Дьявол
Шрифт:
— Король запретил мне покидать эту комнату, — прервал его Оливер.
— Ну, если бы вы только захотели, — закричал Даниель, — вам бы ничто не помешало! Я вам пятнадцать лет служу, мейстер, и я вас знаю! Простите меня, мне стыдно за все, ей-богу…
Он повернулся, чтобы уйти, Неккер вскочил и закричал:
— Черт бы тебя побрал, если я не хочу того, чего ты хочешь, то для чего господь бег дал тебе такой рост и плечи в косую сажень? Боишься что ли, что я сильнее тебя?
Барт смотрел на него,
Анна лежала на подушке с желтым, прозрачным лицом. Глаза еще лихорадочно блестели; но тело уже не сотрясалось от жара и озноба. Оливер подошел к ее постели и нащупал пульс.
— Спокойно, спокойно, — неласково сказал он, — ты ведь знаешь его нелепую ревность, Анна. Зачем ты зовешь меня в такой час? Сегодня от него всего можно ожидать.
— Я хорошо знаю, чего можно ждать от него, — сказала она совсем тихо, не спуская глаз с Оливера, — потому-то я и звала тебя, Оливер; ты бы мог быть добрее ко мне, Оливер…
Неккер опустил голову; он ослабел под взглядом ее больших, серых, усталых глаз.
— Он сейчас там, у нее, — прошептала она через некоторое время, и ему показалось (он не глядел на нее), что она говорит откуда-то издалека, что голос ее доносится сквозь стены.
— Да, — пробормотал он. Затем услышал:
— Он… не… сможет… Он меня любит… одну меня…
Оливер мгновенно вскинул на нее взор словно против воли, словно чья-то нежная, сильная рука подняла его за подбородок. И он увидел прежнюю ее улыбку, чарующую улыбку Анны. Тихое сияние исходило от улыбающегося ее лица, и он увидел прежнюю свою любовь, чудесную любовь свою к Анне. Сердце его застучало, и он вскрикнул:
— Кто, Анна?
Или он не крикнул, а лишь в душе его раздался этот крик. Потому что Анна не отвечала; она сказала только:
— Хочешь, чтобы я помогла, Оливер? Я бы могла помочь…
Неккер сжал виски кулаками. — Кому помочь? Кому помочь? — и тут же он крикнул:
— Кому помочь, Анна?
— Королю, а тем самым и тебе, Оливер. Зачем ты спрашиваешь?
«Зачем я спрашиваю, зачем я спрашиваю, — стонала его душа. — Зачем я спрашиваю, когда я знаю. Знаю, и все-таки спрашиваю; Анна, Анна, разве он и я — одно?»
Этого Оливер не произнес вслух, ибо Анна молчала; подбородок ее дрожал, зубы тихо стучали; в глазах ее стояли слезы. Пленительная улыбка ее угасла. — Неккер посмотрел на ее больное лицо.
— Зачем ты это сделала, Анна? — мягко спросил он. Она беспокойно зашевелила руками; ее усталому мозгу трудно было угнаться за его мучительно перескакивающей с предмета на предмет мыслью. Она только чувствовала, что он глубоко растроган, но не могла решить, что несет ей эта растроганность: радость или горе. В эту минуту она не знала даже, зачем человек этот стоит перед ее постелью, и о чем она думала во все прошедшие часы; она устало ответила:
— Я не знаю, о чем ты говоришь, Оливер; я многое сделала в последнее время.
— Зачем ты это… — медленно и печально проговорил он, растроганный наивностью ее признания, — зачем ты отравилась, Анна? Порошок этот, принятый в большой дозе, — очень опасный яд.
Анна покосилась на него и хотела улыбнуться.
— А ты не можешь поверить, Оливер, — я тебя об этом прошу, — что я просто заболела, как может заболеть всякий человек?
Неккер покачал головой и провел рукой по ее влажному лбу.
— Нет, — сказал он, — склянка с флорентийским порошком носит явные следы чьей-то неопытной руки, не говоря уже о ряде других признаков. Нет, не могу поверить, Анна; не хочу обманывать и утешать себя.
Анна слегка подняла голову и глядела мимо него широко раскрытыми глазами.
— Видишь ли, Оливер, — заговорила она, — я не хотела, чтобы твоя и без того тяжелая жизнь стала еще тяжелей. Я не хотела, чтобы ты, и он, и государство споткнулись о меня. Вот почему я это сделала; и потом… от твоей руки мне это было бы тяжелее… лучше я сама.
Она слегка подняла брови, и губы ее стали еще тоньше. На лице ее Оливер читал иронию и сознание какого-то превосходства. Это смущало и трогало его; ведь он стал бесчувственным совсем еще недавно.
— Может быть, этого и не потребовалось бы, Анна, — стал он отступать, — может, мне и не пришлось бы этого делать.
Она оборвала его коротким, строгим движением руки.
— Это непременно потребовалось бы, и ты бы сделал это, Оливер, — сказала она почти резко. — Потому что расстояние, отделяющее его от меня, он всегда может преодолеть, а против болезни он бессилен!
— Что же из этого? — настаивал Оливер, и ему сладко было отдаться собственной слабости. — Анна, все было бы по-другому, если бы это сделал я. Я слегка исправил бы ошибку судьбы, как это я часто уже делал; и это мое вмешательство в ход событий было бы строго рассчитано и ограниченно, — ровно настолько, чтобы помочь ему…
— Кому — ему? — перебила она. Оливер, очень взволнованный, предчувствовал, что будет дальше; и все же плыл по течению, отдаваясь слабости. Или то не была слабость? Он быстро ответил, он замкнул тот странный круг, в который попали их потрясенные души:
— Королю, а тем самым и мне, Анна.
Он смотрел на нее, ожидая, что она спросит: разве ты и он одно? — но она привстала на постели, взгляд ее цеплялся за него, — в нем трепетали мольба, надежда!
— Оливер, Оливер, какое мне дело до короля! — вскричала Анна.