Дым и зеркала

Гейман Нил

О каком желании, спросил папа.

Ну, о том, какое на день рождения загадывают. Когда свечи задувают.

Он сказал, желания никогда не сбываются, независимо от того, говоришь ты о них или нет. Желания, сказал он, разве можно в это верить.

Я спросила маму, и она сказала, что бы твой папа ни говорил, ты его слушай, и сказала это холодным тоном, каким всегда говорит, когда хочет меня отослать, называя при этом полным именем.

Потом я тоже заснула.

А когда мы приехали домой, было утро, и я больше не хочу ехать на край света. И прежде чем выйти из машины, пока мама относила Дейзидейзи в дом, я крепко зажмурила глаза, чтобы совсем ничего не видеть, и пожелала пожелала пожелала. Я пожелала, чтобы мы поехали в Понипарк. Я пожелала, чтобы мы больше никогда никуда

не ездили. И я пожелала стать кем-нибудь еще.

Пожелала.

Ветер пустыни

Жил-был старик, кожу которого солнце пустыни сожгло дочерна, И он говорил: молод когда был, штормом его унесло от его каравана, что специи вез, и он шел чрез пески и скалы, шел день и ночь, встречая лишь маленьких ящериц и сурикатов. И на третий день вышел он к городу сплошь из палаток, из шелковых ярких шатров. В самый большой, алого шелка шатер позвала его женщина. Жажду свою он запил охлажденным шербетом, возлежа на подушках, ее же алые губы в бровь его целовали. Танец живота исполняли танцовщицы, лица сокрыты вуалью, глаза словно омуты, пурпур шелков, и в перстнях золотых. Он жадно смотрел, пока слуги еду подносили, все, что угодно душе, — и подавали вино: белое, как шелк, и красное, как грех. Когда изнутри согрело вино все его члены, ударило в голову, резко вскочил он, встал в центре круга, и танцевал, притопывал и кружился, вместе плясали они, а после выбрал красивейшую из танцовщиц, обнял в поцелуе. Но губы вдруг ощутили иссушенный пустыней череп. Тут оказалось, танцуют вокруг скелеты, и он понял: тот странный город — сплошной песок, что с тихим шорохом пересыпается в пальцах, и вздрогнул, уткнувшись в бурнус, и зарыдал, и больше не слышал тех барабанов, что ритм отбивали. Проснувшись, продолжил старик, он обнаружил, что нет перед ним ни яств, ни шатра, ни женщин. Лишь синее небо и солнце, что жгло его кожу. То было давненько. Он выжил, и вот теперь беззубо смеялся, и говорил, что видел потом тот город, те шатры, они колыхались в дымке. Спросил я, может, мираж. Он кивнул. Иль мечта? Он снова кивнул, да, мечта, но мечта не его — пустыни. А потом добавил, что через год примерно, когда наживется, уйдет, уйдет он в тот город на горизонте. Тогда-то, мол, точно уже навсегда там останусь.

Пробуя на вкус

На предплечье у него было тату, маленькое сердечко, синее с красным. А под ним — розовая полоска, след от вытравленого имени.

Он медленно лизал ее левый сосок, а правая рука ласкала ее шею сзади.

— Что-то не так? — спросила она.

Он посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— У тебя такой вид… Не знаю. Как будто ты сейчас не здесь, — сказала она. — О… как приятно. Мне очень приятно.

Они были в номере гостиницы. В ее номере. Ему было известно, кто она, он узнал ее с первого взгляда, но он не должен был называть ее по имени.

Он приподнял голову, чтобы заглянуть ей в глаза, провел рукой по ее груди. Они оба были по пояс голыми. На ней была шелковая юбка; на нем — голубые джинсы.

— Ну? — спросила она.

Он приблизил губы к ее губам и поцеловал. Языки переплелись. Она вздохнула и отстранилась.

— Тогда в чем дело? Я тебе не нравлюсь?

Он успокаивающе улыбнулся.

— Ну что ты! Я нахожу, что ты великолепна, — сказал он.

И крепко ее обнял. Его рука схватила ее левую грудь и медленно сжала. Она закрыла глаза.

— И что же? — прошептала она. — Что не так?

— Ничего, — сказал он, — все прекрасно. Ты прекрасна. Ты очень красивая.

— Мой бывший муж обычно говорил, что я изжила свою красоту, — сказала она. Тыльной стороной ладони она водила по его зипу, вверх и вниз. Он придвинулся к ней, выгнув спину. — Мне кажется, он прав.

Она знала, что имя, которым он представился, ненастоящее, просто для удобства, а потому не собиралась его никак называть.

Он коснулся ее щеки. Потом вновь вернулся к соску. На этот раз, облизывая сосок, засунул руку ей между ног. Шелк юбки был мягок и податлив, и добравшись до лобка, он медленно на него надавил.

— И все же что-то не так, — сказала она. — Что-то крутится в твоей красивой голове. Ты уверен, что нам не надо поговорить?

— Это глупо, — сказал он. — И я здесь не ради себя. Я здесь ради тебя.

Она расстегнула пуговицу на его джинсах. Перекатившись, он стянул их и бросил на пол у кровати. На нем были тонкие алые трусы, и эрегированный член сильно натянул материю.

Пока он снимал джинсы, она сняла с себя серьги; искусное серебряное плетение.

Он неожиданно засмеялся.

— О чем это ты? — спросила она.

— Просто вспомнил. Игру на раздевание, — сказал он. — Когда я был мальчишкой лет тринадцати-четырнадцати, мы играли так с соседскими девчонками. Они всегда были увешены всякими побрякушками, сережками, шарфиками и прочей чепухой. И когда проигрывали, снимали, например, одну серьгу. А минут через десять мы были уже голые и сгорали со стыда, а они — при полном параде.

— Тогда зачем же вы с ними играли?

— Надеялись, — сказал он. Он запустил руку под юбку и принялся через белые хлопковые трусики массировать ее большие половые губы. — Надеялись хоть что-нибудь увидеть. Все равно что.

— И увидели?

Убрав руку, он перекатился на нее. Они поцеловались. Целуясь, они прижались друг к другу, тесно и нежно. Ее руки сжали его ягодицы. Он покачал головой.

— Нет. Но мечтать не вредно.

— Ну и? Что же тут глупого? И почему я не пойму?

— Потому что это все ерунда. Потому что… я не знаю, о чем ты думаешь.

Она стянула с него трусы. Провела указательным пальцем по члену.

— Он в самом деле большой. Натали так и сказала.

— Да?

— Я ведь не первая это тебе говорю.

— Нет.

Она опустила голову, поцеловала член у корешка, где курчавились золотистые волоски, потом лизнула его и провела языком до самой головки. А потом подняла голову и посмотрела в его голубые глаза своими карими.

— Ты не знаешь, о чем я думаю? Что это значит? Разве тебе известно, о чем думают другие люди?

Он покачал головой.

— Ну, не совсем.

— Ты пока подумай об этом, — сказала она. — А я сейчас вернусь.

Она встала и прошла в ванную, закрыв за собой дверь, но не заперев ее. Было слышно, как в унитаз лилась моча. Это продолжалось довольно долго. Шум смываемой воды; какое-то движение, открылся и закрылся шкафчик; снова движение.

Наконец она открыла дверь и вышла. Теперь она была совершенно голая. И впервые выглядела немного смущенной. Он сидел на кровати, тоже голый. Волосы у него на голове были светлые и коротко остриженные. Когда она подошла ближе, он протянул к ней руки, взял ее за талию, притянул к себе. Его лицо было на уровне ее пупка. Он его лизнул и опустил голову к паху, проник языком между больших половых губ, принялся сосать и лизать ее вагину.

Ее дыхание участилось.

Лаская языком клитор, он засунул палец в вагину. Там уже было влажно, и палец легко проскользнул вглубь.