Дым и зеркала
Шрифт:
— Ммм. Так что же?
— Ощущение распространяется, доктор. Всю нижнюю часть тела я ощущаю как принадлежащую кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, я их чувствую и могу идти куда захочу, но иногда мне кажется, что если бы им захотелось пойти куда-то еще, если бы им захотелось прогуляться по миру, они бы это сделали и взяли бы с собой меня. И я был бы не в силах им помешать.
Бенхэм покачал головой. В сущности, он и не слушал.
— Я назначу другой антибиотик. Раз прежние еще не побороли болезнь, этот с ней справится. И возможно, он избавит вас от ощущения, которое, я не исключаю, является побочным действием других антибиотиков.
Молодой
Тот решил, что должен сказать что-то еще:
— Возможно, вам следует больше гулять, — сказал он.
Молодой человек поднялся.
— Жду вас на следующей неделе в это же время. Никакого секса, никакой выпивки и не пейте молоко после таблеток, — затянул свою песню доктор.
Молодой человек ушел. Бенхэм внимательно посмотрел ему вслед, но не заметил ничего странного в его походке.
В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм с женой Селией ужинал у одного коллеги. Рядом с Бенхэмом оказался приезжий психиатр.
За закуской они разговорились.
— Проблема в том, что когда говоришь людям, что ты психиатр, — говорил психиатр, который оказался американцем, огромным, с бычьей головой, похожим на торговый флот, — весь остаток вечера приходится наблюдать, как они пытаются вести себя нормально, — и он тихо и противно засмеялся.
Бенхэм тоже засмеялся, и поскольку сидел рядом с психиатром, постарался остаток вечера вести себя нормально.
За ужином он выпил слишком много вина.
После кофе, когда уже не мог придумать, о чем говорить, он поведал психиатру (фамилия которого была Маршалл, хоть он и велел Бенхэму называть его Майком) о мании Саймона Пауэрса.
Майк засмеялся.
— Звучит забавно. Может, немножко странно. Но беспокоиться не о чем. Возможно, это галлюцинации, связанные с приемом антибиотиков. Хотя немного смахивает на синдром Капграса. Слыхали о таком?
Бенхэм кивнул, подумал и сказал:
— Нет.
Он налил себе еще вина, не обращая внимания на скривившую губы жену и ее едва заметное покачивание головой.
— Ну, синдром Капграса, — поведал Майк, — это сугубо материальная мания. Ей был посвящен целый раздел в «Журнале американской психиатрии» лет пять назад. Как правило, при таком синдроме человек верит, будто самых важных людей в его или ее жизни — членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно — заменили — вы только послушайте! — двойники. Это относится не ко всем знакомым, только к избранным. И часто даже к одному-единственному человеку. Никаких сопутствующих идей. Только эта. Люди с острым эмоциональным расстройством и тенденцией к параноидальной шизофрении. — Психиатр почесал нос ногтем большого пальца. — Был у меня такой случай два-три года назад.
— И вы его вылечили?
Психиатр покосился на Бенхэма и усмехнулся, показав все свои зубы.
— В психиатрии, доктор, в отличие, скажем, от клиник, где лечат болезни, передающиеся половым путем, нет такого понятия «вылечить». Можно только «адаптировать».
Бенхэм пригубил красное вино. Позже ему пришло в голову, что он никогда не сказал бы того, что сказал, если бы не вино. Во всяком случае вслух.
— Я не думаю… — Он помолчал, вспоминая фильм, который видел подростком. (Что-то про похитителей тел [83] . — Не думаю, что кто-либо когда-либо пытался проверить, были те люди на самом деле заменены двойниками или нет…
83
Что-то
Майк — или Маршалл — или как там его — очень странно посмотрел на Бенхэма и повернулся к другому своему соседу.
Бенхэм же и дальше попытался вести себя нормально (что бы то ни значило) и потерпел полный крах. Более того, он жутко напился, принялся что-то бормотать о гребаных колонистах, а после вечеринки вдрызг разругался с женой, и каждое из этих проявлений ничуть не свидетельствовало о норме.
Кончилось тем, что жена заперла перед ним двери спальни.
Он лежал внизу на диване, накрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал прямо в трусах, пока горячее семя не выплеснулось ему на живот.
Под утро доктор проснулся от ощущения холода в чреслах.
Вытершись рубахой, в которой был на вечеринке, он тут же снова уснул.
Саймон не мог мастурбировать.
Хотел, но у него рука не поднималась. Она лежала рядом с ним, здоровая, прекрасная рука; но он словно забыл, что нужно сделать, чтобы она пошевелилась. Глупо, не так ли?
Разве нет?
Его прошиб пот. Пот стекал с его лба и лица на белые хлопковые простыни, в то время как тело оставалось сухим.
Что-то захватывало его изнутри, клетка за клеткой. Нежно тронуло лицо, словно в поцелуе; лизало горло, обвевало дыханием щеку. Касалось.
Ему нужно было встать с постели. И он не мог встать с постели.
Он хотел закричать, но рот не открылся. А голосовые связки отказывались вибрировать.
Он все еще мог видеть потолок, освещаемый огнями проезжавших машин. Потом потолок поплыл: глаза все еще принадлежали ему, и из них медленно текли слезы, скатываясь на подушку.
Они не знают, что у меня, подумал он. Они говорят, у меня то же самое, что и у других. Но я не мог этим заразиться. Я заразился чем-то еще.
Или, скорее всего, думал он, прежде чем зрение его затуманилось и темнота поглотила остатки Саймона Пауэрса, оно само меня настигло.
Очень скоро Саймон встал, умылся и внимательно осмотрел себя в зеркале ванной. И улыбнулся, словно ему понравилось то, что он увидел.
Бенхэм тоже улыбнулся.
— Рад сообщить вам, что вы совершенно здоровы.
Потянувшись на стуле, Саймон Пауэрс лениво кивнул.
— Я чувствую себя потрясающе, — сказал он.
Он и в самом деле отлично выглядит, подумал Бенхэм. Так и пышет здоровьем. И ростом вроде стал повыше. Очень привлекательный молодой человек, решил доктор.
— Значит, ммм… эти ваши ощущения прошли?
— Какие ощущения?
— Те, о которых вы рассказывали. Будто ваше тело больше вам не принадлежит.
Саймон мягко помахал рукой, словно опахалом. Холод отступил, и Лондон плавился от внезапно нахлынувшей жары; это было совсем не похоже на Англию.
Саймон казался удивленным.