Дым и зеркала
Шрифт:
— Всюду сперма. Густая, как слизь. Им нравится, когда ты засовываешь их член себе в рот, и они кончают.
— Ффу!
— Не так уж и противно. — Пауза. — Знаешь, мистер Эликид считает тебя очень умным. Если бы ты захотел присоединиться к его группе, он бы, возможно, согласился.
Закрытая группа, в которой велись религиозные дискуссии, собиралась дважды в неделю, после школы, в маленьком холостяцком домике мистера Эликида, что через дорогу.
— Я не христианин.
— Ну и что? Ты ведь один из лучших по закону божьему, еврейчонок.
— Нет, спасибо. Слушай, у меня есть новый Муркок. Ты еще не читал. Про Элрика.
— Не может быть. Новых не выходило.
— Может. Называется «Глаза нефритового человека». Буквы там зеленые. Я его нашел в книжном в Брингтоне.
— Дашь потом почитать?
— Конечно.
Становилось холодно, и они пошли обратно, рука об руку. Совсем как Элрик и Мунглум, подумал Ричард, и это было так же важно, как рассказ про ангелов.
Ричард грезил наяву о том, как похищает Муркока и выпытывает у него тайну.
Если бы его в этот момент растолкали, он не смог бы сказать, что это была за тайна. Что-то про писательство — и про богов.
Ричарду было интересно, откуда Муркок берет свои идеи.
Возможно, из разрушенного храма, предположил он в конце концов, хоть уже и не помнил, как этот храм выглядел. Он помнил лишь тени, и звезды, и боль оттого, что приходится
Он размышлял о том, все ли писатели берут оттуда свои идеи, или только Майкл Муркок.
Если бы ему сказали, что они просто все придумывают, из головы, он бы ни за что не поверил. Должно же быть место, откуда берется магия.
Разве не так?
Этот тип позвонил мне из Америки прошлой ночью и сказал: «Слушай, старик, мне нужно поговорить с тобой о твоей вере». Я ответил: «Я не знаю, о чем ты. Нет у меня никакой гребаной веры».
Полгода спустя Ричард прошел бар-мицву и должен был перейти в другую школу. Ранним вечером они с Джи Би Си МакБрайдом сидели на траве за школой и читали. Родители поздно забирали Ричарда из школы.
Он читал «Английского убийцу» [79] , а МакБрайд был поглощен книгой «Дьявол несется во весь опор».
Ричард поймал себя на том, что щурится. Темно еще не было, но читать он уже не мог. Все предметы вокруг становились серыми.
— Мак! Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Вечер был теплым, а трава — сухой и мягкой.
— Не знаю. Может, писателем. Как Муркок. Или как Тэ Хэ Уайт [80] . А ты?
Ричард сидел и думал. Небо было серо-фиолетовым, и в нем осколком сна висела призрачно-серая луна. Он сорвал былинку и медленно растирал ее между пальцев. Он не мог теперь сказать: «Писателем», — это ясно. Получилось бы, что он повторяется. Но он и не хотел стать писателем. В самом деле. У него были и другие желания.
79
«Английский убийца» (1972) — роман Муркока.
80
Теренс Хэнбери Уайт (1906–1964) — английский писатель, всемирно известный своими романами о короле Артуре, написанными по мотивам британского эпоса.
— Когда вырасту, — наконец сказал он задумчиво, — я хочу стать волком.
— Но это никогда не случится, — возразил МакБрайд.
— Может, и не случится, — сказал Ричард. — Там увидим.
Одно за другим зажигались школьные окна, и фиолетовое небо казалось теперь темнее, чем прежде, а летний вечер был исполнен нежности и покоя. В это время года дни длятся бесконечно, а ночи так и не наступают.
— Мне бы хотелось быть волком. Не всегда, а временами, когда темно. Я носился бы ночами по лесу, — сказал Ричард, словно про себя. — И ни на кого бы не нападал. Я был бы не таким волком. Только бегал бы в лунном свете в лесной чащобе и никогда не уставал, и не сбивался с дыхания, и мне не для чего было бы останавливаться. Вот кем я хочу быть, когда вырасту…
Он сорвал еще одну былинку, аккуратно оторвал от нее листики и принялся медленно жевать стебель.
И оба мальчика замерли в серых сумерках, плечо к плечу, ожидая, когда наступит будущее.
Холодные цвета
I.
В девять меня разбудил почтальон, который, как оказалось, не почтальоном был, а продавцом голубей, кричавшим: «Жирные голуби, чистые голуби, белые голубки и серый сланец, живые, прекрасные голуби, совсем не то, что всякое полудохлое дерьмо». У меня-то голуби есть на обмен. Я так и сказал. Он объяснил, что в бизнесе этом недавно, а прежде работал в довольно успешной компании: аналитика ценных бумаг, но его заменил компьютер RS 232 с кварцевым монитором. «Но сетовать вовсе не стоит, дверь открывается — дверь закрывается, главное, сэр, не отстать от времени, от времени не отставать». Он всучил мне бесплатно голубя («Привлекаем клиентов, сэр, а однажды попробовав нашего, вы уж не взглянете на других»), и важно спустился по лестнице, распевая: «Живы-ы-ые голуби, живы-ы-ые». В десять я был уже выбрит и принял ванну (намазавшись кремом из пластиковой упаковки, для вечной молодости и сексапила), голубя взял я с собой к себе в кабинет; мелом вновь очертил круг со старым компом посредине, со всех сторон монитора повесил по амулету, и с голубем сделал что должно. И компьютер включил: он гудит и жужжит, в нем вентиляторы воют, как штормовые ветра в океане, торговый корабль погружая в пучину. Но вот загрузка завершена, и пищит он: Готово, готово, готово…II.
В два часа я иду по знакомому Лондону, то есть он был мне знаком, пока делитом из него не убрали важное нечто, и вижу в костюме при галстуке человека; как кормящая мать, прижимает псион-органайзер а тот тянет свой хладный рот в поисках титьки, знакомо мне это чувство, и слежу я, как дыхание превращается в облачко пара. Холод собачий в Лондоне, никогда не подумаешь, что ноябрь; из-под земли доносятся звуки, то поезда грохочут. Странно: по нынешним временам метропоезд — почти легенда, а ездят в них девственницы да чистые сердцем; остановки такие: Авалон, Лионесс и острова Блаженных. Может, придет открытка, а может, и нет. А если туда вглядеться, становится ясно: нет под Лондоном места для метро; над люком я грею руки. Из него вырывается пламя. А значительно ниже мне улыбается бес, машет и корчит он рожи, как в разговоре с глухими, иль дальними, иль чужаками. Безупречное действо: то это вылитый гном, какая программа, выше всяких похвал, то Альберт Великий заархивирован в трех сидюках, то Ключи Соломона, и цвет, и без цвета, и все гримасы, гримасы, гримасы. Экскурсанты вперились в ад через перила, на обреченных (должно быть, худшее из испытаний; вечные муки еще выносимы в достойной тиши, в одиночку, но чтоб на людях, жующих пончики, чипсы, орешки, на людях, которым не очень-то и интересно… Должно быть, они, грешники, так же себя ощущают, как звери в зверинце). Голуби машут крылами в восходящих из ада потоках, возможно, им память подскажет, что где-то поблизости есть тут четыре льва, и вода, что не замерзает, а еще истукан; на него экскурсанты глазеют охотно. Каждый из них заключил сделку с бесом: десяток чистых дисков за душу. И каждый увидел родича в пламени том, машет, кричит: Эгей! Эгей! Дядя Джозеф! Глянь, Нерисса, твой двоюродный дед дядя Джо, он умер раньше, чем ты родилась, это он там, внизу, в трясине, по самые уши в пене кипящей, и черви, вон, видишь, ползают по лицу. А прекрасный был человек. Мы все так рыдали на кладбище. Помаши-ка ты дяде, Нерисса, помаши-ка ты дяде. Продавец голубей рассыпал на булыжниках в извести прутья, а еще крошки хлеба, и ждет. И меня приветствует кепкой. «Ну как вам сегодняшний голубь, небось, понравилось?» Я, согласно кивнув, шиллинг бросаю (он вначале подносит руку с железкой: не волшебно ли золото, и только после берет в ладонь). Я говорю: по вторникам. По вторникам приходите.III.
Дома и хижины на птичьих ногах заполнили Лондон, голенастые через такси переступают и угольками горящими гадят на велики, и гуськом идут за автобусом, бормоча цып-цып-цып-цып-цып-цып. Старухи с зубами железными пристально смотрят из окон, а потом возвращаются вновь к волшебным своим зеркалам, к домашней работе, пылесосить туман и прореживать грязный воздух.IV.
В Старом Сохо четыре, он превратился в заповедник былых технологий. Маятник загов о ров ключом заведен серебряным, и он медленно выбивает на всех задворках: «Часовщик», «Абортарий», «Табак, сигареты». Дождит. Электронные детки в дисковых шляпах Садятся за руль сутенерских авто, модемные сводники, королевичи громких клаксонов; в неоне вечно флиртуют, под фонарями шляются, суккубы, инкубы, продажные, с глазами смарт-картами, все для вас, если у вас есть номер и вам известны дата окончания срока действия и все такое. Один подмигивает (словно вспыхивает вкл, вкл-выкл, выкл-выкл-вкл), шум поглощает сигналы беспокойной фелляции. (Скрещиваю пальцы: двойная защита от ведьмы, действенная, как сверхпроводник или простое заклятие.) Два полтергейста делят на дом еду. Старый Сохо вечно меня нервирует. Брюэр-стрит. Шипение из аллеи: Мефистофель распахивает пальто, мельком вижу подкладку (в базе данных древние заклинания, чародеи выкладывают призраков и диаграммы), проклятия, а затем: Врага извести? Наслать засуху? Сделать бесплодной супругу? Лишить невинности? Вечеринку испортить?.. Для вас, сэр? Не хотите? Думайте лучше, прошу вас. Несколько капель всего вашей крови на распечатке, И вы — обладатель счастливый нового синтезатора голоса. Слушайте. Он ставит портативный прибор на столик, которым служит потертый чемодан, Привлекая немногочисленную аудиторию, подключает синтезатор, набивает: диск «С» промт: искать и тот начинает, голосом чистым и свежим: Orientis princeps Beelzebub, inferni irredentista menarche et demigorgon, propitiamus vows… Я прочь тороплюсь, поскорее, по улице, и по пятам за мной следуют бумажные призраки, старые распечатки, а он бубнит рыночным зазывалой: Не двадцать. Не восемнадцать. Не пятнадцать. Он обошелся мне, дай сатана, в двенадцать. Но вам, леди, ради вашего славного личика, чтобы поднять настроение, вам — за пять. Пять. В самый раз. И она покупает.