Дым и зеркала
Шрифт:
Значит, ты хочешь быть спутником героев? — спросил он. Голос у него был еще нежнее, чем Ричард себе представлял.
Ричард кивнул.
Элрик своим длинным пальцем коснулся его подбородка, приподнял ему голову. Кровавые глаза, подумал Ричард. Кровавые глаза.
Но ты не можешь быть им спутником, мальчик, сказал тот на высоком мелнибоунском наречии.
Ричард всегда знал, что поймет это наречие, если когда-либо услышит, хотя и в латыни, и во французском был несилен.
Ну а кто же я тогда? — спросил он. — Прошу
Элрик ничего не ответил. Он пошел прочь, в разрушенный храм.
Ричард побежал за ним.
В храме он нашел жизнь, которая его ожидала, вполне готовую, бери и носи, а внутри той жизни — еще одну. И каждая жизнь, что он примерял, ускользала от него, и тянула все дальше, дальше от мира, из которого он пришел; одна за другой, жизнь за жизнью, реки снов и поля звезд, вот низко над травой летит ястреб с зажатой в когтях стрелой, а вот крохотные странные человечки ждут, чтобы он наполнил их жизнью, и проходят тысячи лет, и он вовлечен в странную величайшей важности и пронзительной красоты работу, и его любят, его почитают, а потом толчок, резкий рывок — и…
…и он словно вынырнул из самой глубины бассейна. Над ним появились звезды, потом стали падать и растворяться в синем и зеленом, и с огромным разочарованием он вновь стал Ричардом Греем, вернулся к себе, исполненный незнакомого чувства. Оно было странным, таким странным, что он дивился позднее, когда понял, что у него даже нет названия: оно состояло из отвращения и сожаления оттого, что он вернулся к чему-то, что считал давно сделанным, и забытым, и умершим.
Ричард лежал на земле, а Линдфилд пытался развязать ему узел на галстуке. Вокруг столпились другие мальчишки, обеспокоенные, взволнованные, испуганные.
Наконец Линдфилду удалось развязать галстук. Ричард судорожно хватал ртом воздух, глотал, давился, пытался вдохнуть как можно глубже.
— Мы думали, ты прикидываешься. Взял и грохнулся, — сказал кто-то.
— Заткнитесь, — сказал Линдфилд. — С тобой все в порядке? Прости. Я не хотел. Господи. Прости.
На одно мгновение Ричарду показалось, будто Линдфилд извиняется за то, что вернул его из того мира, где стоит разрушенный храм.
Насмерть перепуганный Линдфилд отчаянно над ним хлопотал. Ему явно никогда не приходилось доводить кого-либо до такого состояния. Он помог Ричарду подняться по лестнице до медицинского кабинета, где рассказал, как, возвращаясь из школьного буфета, нашел Ричарда без сознания, окруженного любопытными, и понял, что с ним что-то случилось. Ричард немного полежал в медкабинете, где ему дали выпить горького аспирина из пластикового стаканчика, а потом отвели в кабинет воспитателя.
— Боже, ну и видок у тебя, Грей! — сказал тот, раздраженно попыхивая трубкой. — Я не вижу вины за молодым Линдфилдом. Во всяком случае, он спас тебе жизнь. И я слышать об этом больше не желаю!
— Извините, — сказал Грей.
— У меня все, — сказал воспитатель из облачка ароматного дыма.
— Ты уже определился с религией? — спросил его школьный священник мистер Эйликид.
Ричард покачал головой.
— У меня довольно большой выбор, — пояснил он.
Школьный священник был еще и учителем биологии. Недавно он водил весь класс, пятнадцать тринадцатилетних мальчишек и двенадцатилетнего Ричарда к себе домой, в маленький домик, что напротив школы. В саду маленьким острым ножом мистер Эйликид убил, освежевал и расчленил кролика. А потом взял ножной насос и надувал им мочевой пузырь как воздушный шар, пока тот не лопнул, забрызгав мальчиков кровью. Ричарда вырвало, но остальные были в порядке.
— Хм, — сказал священник.
Его кабинет был уставлен книгами, и там, в отличие от многих других кабинетов, по крайней мере было уютно.
— Как насчет онанизма? Ты с этим не перебарщиваешь? — Глаза мистера Эйликида сверкнули.
— А как это, перебарщивать?
— Ну,
— Нет, — сказал Ричард. — Не перебарщиваю.
Он был на год младше остальных; не все об этом помнили.
На выходные он ездил в Северный Лондон, где вместе с двоюродными братьями готовился к бар-мицве; с ними занимался худой аскетичный кантор, фрумее фрума, кабалист и хранитель тайного знания, на что его можно было повернуть с помощью верно заданного вопроса. Ричард был большим специалистом по этой части.
«Фрум» — это ортодоксальный жестоковыйный еврей. Никакого молока рядом с мясом, две посудомоечных машины для двух наборов посуды и столовых приборов.
Не вари козленка в молоке матери его [75] .
Двоюродные братья Ричарда тоже были «фрум», хоть они и покупали тайком после школы чизбургеры, бахвалясь этим друг перед другом.
Ричард полагал, что его тело уже безнадежно осквернено. Но все же отказался от крольчатины. Прежде он пробовал крольчатину, и она ему не нравилась, а теперь он знал, в чем тут дело. Каждый четверг в школе на обед давали, по его разумению, довольно невкусное куриное рагу. Однажды в четверг он обнаружил в своем рагу кроличью лапку, и до него дошло. И с тех пор по четвергам он налегал на хлеб с маслом.
75
Самые первые плоды земли твоей принеси в дом Господа Бога твоего. Не вари козленка в молоке матери его. (Исход 34:26.) Так звучит десятая заповедь, изложенная в 34 главе Исхода. В этой главе все перечисленные заповеди касаются не моральных норм, но вопросов соблюдения ритуала.
Сидя в поезде подземки по пути в Лондон, он рассматривал лица пассажиров, пытаясь угадать, нет ли среди них Майкла Муркока.
Если бы он встретил Муркока, он спросил бы его, как попасть обратно в разрушенный храм.
Если бы он встретил Муркока, он бы так смутился, что не смог говорить.
Несколько раз, когда родителей не было дома, он пытался ему позвонить.
Он звонил в центральную справочную и просил номер Муркока.
— Не могу дать его тебе, милый. Его нет в справочнике.
Он просил и умолял, но всякий раз, к своему облегчению, терпел неудачу. Он не знал, что бы сказал, если бы смог позвонить.
Он отмечал на первых страницах книг Муркока, в списке «Книги того же автора» те, которые уже прочел.
В тот год у Муркока выходило чуть ли не по одной новой книге в неделю. Ричард покупал их на вокзале по пути на занятия по бар-мицве.
Но было несколько, которых он не нашел: «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах», так что наконец, волнуясь, он заказал их по адресу, указанному на последней странице. И попросил отца выписать ему чек.
Когда книги пришли, к ним был приложен счет на 25 центов: цена оказалась выше той, что указывалась первоначально. Зато теперь у него были собственные «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах».
На последней странице обложки «Завтрака…» была помещена биография Муркока, где говорилось, что за год до этого он умер от рака.
Ричард страдал несколько месяцев. Это означало, что новых книг больше не будет, никогда.
Эта гребаная биография. Вскоре после того как ее опубликовали, я был в Хоквинде на вечеринке, и жутко обкурился, а народ все подходил, и я было подумал, что сыграл в ящик. Они всё гомонили: «Ты ведь умер, ты умер». И только позже я сообразил, что на самом деле все говорили: «А мы думали, ты умер».