Дым и зеркала
Шрифт:
– Никого не смущает, что они играют без дирижёра?
– хмыкнула Адалин, когда Франк догнал её.
– Те, кого может это смутить, идут в Гарнье или Шатле. А здесь по большей части неискушённые слушатели, которые с удовольствием послушают произведение-другое и пойдут дальше гулять по Парижу... унося в подсознании фоновую информацию о продуктах "Генеры". Их не волнует, почему в шести оркестрах никогда не сбивается даже последний духовик, почему музыканты играют целый день без передышки и почему инструменты не расстраиваются в дождь или холод. Я хотел сделать по-другому, ближе... к реальности. Но заказчики потребовали именно так - чтобы реклама потрясала воображение с первого взгляда и не заботилась о втором.
Адалин едва заметно вздрогнула:
– А они хотя бы понимают, что этот оркестр... ненастоящий?
Франк развёл руками:
– Это не бросается в глаза. Оркестр играет за канатами; даже если кому-то приспичит через них перепрыгнуть и похлопать первую скрипку по плечу, он должен что-то почувствовать. Тактильными откликами имплантов занимался Лакруа: я не знаю, насколько тщательно он их проработал. Чёртов наркоман мог зашить в код всё, что угодно, вплоть до электрошока... Ну да не о нём речь. В любом случае, если какой-нибудь дотошный исследователь устроится на Вандомской площади на весь день с табуреткой и бутербродами, он заметит все нестыковки. Я не проверял, но в Сети это уже наверняка расписано. Но простым зевакам нет особой разницы: им ничего не бросится в глаза до последних тактов их любимой...
Музыка накатила особенно мощной волной, в первый раз заглушив голос Франка; она взметнулась в яркой коде, захватив внимание всей площади. Руки Адалин непроизвольно взметнулись, словно она решила заменить отсутствующего дирижёра, и все шесть оркестров подчинились их взмахам:
– Там-тим-там-там!
– с улыбкой пропела она.
– Тарарам-там-там-там-там!
– одновременно с ней спел Франк.
Их голоса не попали друг в друга.
– Что ты спел?
– удивлённо уставилась на него Адалин.
– Они же играли совсем не то...
– Это тебе так кажется, - улыбнулся Франк, хотя в груди снова шевельнулась маленькая льдинка.
– Для меня они играли "Маленькую ночную серенаду", а для тебя?
– "Женитьбу Фигаро", - растерянно ответила она.
– Это и есть твои... адаптивные технологии?
Улыбка окончательно сползла с его лица, и он тяжело ответил:
– Они самые. Этот проклятый неугомонный оркестр каждому играет что-то своё. Лезет прямо в сознание и достаёт оттуда любимую музыку. Моцарт, Дебюсси, Чайковский, Уильямс, Шимада... Ни у одного коллектива в мире нет такого репертуара. Знала бы ты, какую только дрянь не слышала тестовая группа: они называли мелодии, а мне было стыдно, что мой оркестр играет вот такое. Пусть это всего лишь очередная виртуальная обманка... всё равно я успел с ним сродниться, пока программировал.
Адалин потрясённо обвела взглядом площадь:
– Они все слышат что-то своё...
– И видят, - кивнул Франк.
– Мы с Лакруа прописали основу, но каждый зритель, если присмотрится, увидит среди оркестра... нет, не известного музыканта, это было бы слишком подозрительно... просто кого-то похожего. Это усилит внимание на какой-то там процент, человек будет слушать дольше, а фоновый информационный канал откроется шире...
Отвернувшись, Адалин двинулась дальше. Чертыхнувшемуся про себя Франку снова пришлось её догонять.
– Ну в чём дело? Это моя работа! Неужели оркестр так портит Вандомскую площадь?
– Ты же ненавидишь рекламу!
– резко остановившись, выкрикнула она ему прямо в лицо.
– Ты создал технологию, с которой мир может выглядеть по-другому, придумал вход в параллельные вселенные, и не придумал ничего лучшего, кроме как пустить её в дело, которое ненавидишь?
Франк стиснул зубы. Скрипки у него за спиной взяли жалобный минорный аккорд.
– Я придумал. Я общался с врачами, с кинорежиссёрами, с разработчиками видеоигр, в конце концов. Все они отказались со мной работать. Виртуальную реальность очень строго контролируют во всех сферах... кроме рекламы. Везде железобетонные заслоны - а в рекламе зелёный свет. Это единственная область, на которую Министерство Охраны Реальности закрывает глаза. Да, я ненавижу свою работу, ненавижу любую виртуальную реальность... и помимо всего прочего - за то, что только она позволяет мне платить за еду, квартиру, подключение к Сети... и блокировку рекламы.
Адалин посмотрела через плечо Франка на оркестр в центре площади.
– Сколько тебе заплатили... за это?
– Достаточно, - отвёл он глаза.
– Ещё капает какой-то микропроцент с продаж в непосредственной близости от рекламной площадки, бла-бла-бла, я особо не вчитывался. Мне на ближайшее время хватит. Я пока и не придумал, на что потратить деньги...
И даже не договорив, Франк уже знал, что скажет ему Адалин. За то недолгое время, что прошло с их встречи в вагоне монорельса, он уже успел привыкнуть к тому, что они заканчивают фразы друг друга, что они делают одинаковый выбор в повседневных мелочах - и его не особенно удивило то, что адаптивный оркестр играл Моцарта им обоим, лишь немного разойдясь в произведениях. А теперь, рядом с ней, он точно знал, на что должен уйти его гонорар за Вандомскую площадь.
Его глаза уставились в пространство и заморгали в рваном ритме. Нейроимплант вывел его в Сеть, подключил к сайту Министерства Охраны Реальности, открыл страницу подписки на блокировку рекламы. Далее, далее, ниже, ниже... Цифры в колонке цен стремительно обрастали нулями. Франк поморщился, увидев последний из доступных ему планов подписки: его стоимость готова была сожрать все деньги за виртуальный оркестр и закусить солидной частью сбережений.
Лицо Адалин было едва различимо за интерфейсом сетевого браузера. Франк не видел, с какой нежностью она на него смотрит. Впрочем, на его решимость это бы не повлияло.
Он моргнул еще пару раз, и его взгляд снова сфокусировался на реальности.
– Готово. Легко пришло - легко уходит.
– И какой у тебя теперь уровень блокировки?
– спросила Адалин. Её губы были надуты, но слишком демонстративно, чтобы нельзя было различить притворство.
– Какого цвета здание вон за тем баннером?
Франк нашёл едва видимый с земли крестик, ещё минуту назад недоступный для него, и до сих пор недоступный для половины Парижа. Моргнул.
– Белое.
И тогда Адалин снова взяла его за руку.
Монорельс покидал пределы города. Световые пятна медленно растворялись за мутными плёнками окон. Франк сидел в тёмном, полном колышущихся теней вагоне и развлекался тем, что находил всё новые и новые крестики в окружающей его реальности.
Прямо перед ним стоял высокий молодой человек; к его груди был прижат пышный букет роз, а глаза смотрели в пустоту с таким мечтательным выражением, что цель его поездки угадывалась с одного взгляда. В вагоне было тесно, но люди рядом с ним, пряча понимающие улыбки, прижимались друг к другу, чтобы не помять нежные цветы.