Дыши
Шрифт:
И, увидев этот синяк под глазом, я вспомнила папины слова.
«Неправильный поступок — всегда неправильный, независимо от того, кто его совершает или в отношении кого. Если ты знаешь, что кто-то поступает неправильно, и даже если это не имеет к тебе никакого отношения, сделай все возможное, чтобы исправить это. Если будешь бездействовать, тогда ты не тот человек или, по крайней мере, не тот человек, которого я хотел бы знать».
Папа жил этими словами.
Эта философия означала, что он жил в Карнэле среди всего зла, что продолжалось
Он подавал официальные жалобы (всего двенадцать) на полицейское управление Карнэла. А услышав, что у других случилась беда, еще и поощрял их делать то же самое, дерзко и намеренно, вплоть до того, что шел к ним домой и проводил беседу (или, если требовалось, несколько). Он также не раз (фактически, пять раз, насколько я знаю) навещал Мика Шонесси, начальника полиции Гно Бон и своего приятеля, интересуясь, как он может лично посодействовать делу. Кроме того, он более чем один раз, как публично, так и в частном порядке, высказывал Арнольду Фуллеру, главарю продажных копов, капитану полиции, который в дальнейшем стал шерифом, а теперь был мертв (буквально), все, что о нем думал.
Помимо всего прочего, несмотря на то, что все были согласны с этим, папа был одним из немногих, кто открыто и широко обсуждал (другими словами, со всеми, кто готов был слушать, включая Мика Шонесси) то, что Тая Уокера экстрадировали, чтобы он предстал перед судом, а затем посадила за преступление, которое, по уверениям папы (и он был прав), Тай не совершал.
И, наконец, моего отца останавливали и выписывали такую кучу штраф, какой не имел ни один другой горожанин, а однажды его арестовали за пьянство и хулиганство, когда он был трезв и вел себя подобающе. И все только из-за того, что он делал все вышеперечисленное.
За каждый штраф, как и за арест, он высказывался громко и яростно, но не всегда успешно.
Но он никогда не сдавался.
И глядя на этого мальчика, я знала, что с ним поступили неправильно. Я также знала, что его опухший глаз говорил мне перестать делать тот минимум, что я делала, позволяя ему воровать книги (по сути), и перейти к более решительным действиям.
Я огляделась кругом, отметила, что у библиотечной стойки не наблюдалось ни одного посетителя, и обогнув ее, прошла в зал. Осторожно и тихо поднялась по ступенькам, потом, как суперсыщик, чувствуя себя более чем по-идиотски, обогнула стеллажи и остановилась. Спрятавшись, высунула в проход только голову, чтобы проверить, там ли мальчик.
Я обнаружила его через три ряда.
Спрятавшись полностью, я прижалась спиной к стеллажу и глубоко вздохнула.
Затем снова выглянула в проход и тихо позвала:
— Пожалуйста, не убегай. У тебя не будет проблем.
Он сидел на корточках у нижней полки, с книгой в руке, и при звуках моего голоса, его голова резко взметнулась вверх.
Именно тогда я увидела всю степень повреждения его лица.
Не только опухоль с синяком под глазом и разбитую скулу, но и распухший
Мой желудок сжался, я остолбенела, а горло перехватило. Мальчик уронил книгу, резко вскочил и бросился по проходу в противоположном от меня направлении.
При его движении я пришла в себя, и быстро помчалась по боковому ряду, сметая книги с полок при виде его, мчащегося вниз по лестнице. Нет, прыгающего с нее через три ступени за раз, преодолевая ее двумя длинными прыжками, от которых сердце забилось сильнее, потому что я боялась, что он разобьется.
— Пожалуйста! Подожди! У тебя не будет проблем! — закричала я. — Обещаю!
Я сбежала за ним по ступенькам, продолжая кричать:
— Я просто хочу поговорить!
Он выскочил за дверь, и я последовала за ним по тротуару.
Асфальт был расчищен, на мне были сапоги на низком каблуке, и я ходила в тренажерный зал Маклеода. Я не посещала учебные лагеря Маклеода, потому что они проходили в неудобное для меня время (не говоря уже о том, что я слышала о них, и они меня пугали). Но четыре раза в неделю я тратила полчаса на эскалатор, беговую дорожку или гребной тренажер.
«Тело заботится о себе или тело обнаруживает, что его больше нет».
Это было скорее папиной мудростью. Так что я заботилась о своем теле.
Возможно, я не была готова впервые испытать себя в роли Железного Человека, но я была в приличной физической форме.
Даже несмотря на мои тренировки, я не могла сравниться с мальчиком. Он пробежал три квартала, все больше и больше отрываясь от меня, метнулся за угол, и к тому времени, как я свернула за ним, он уже исчез.
Я стояла, тяжело дыша, осматривая местность в поисках его следов, но он испарился.
— Проклятье, — прошептала я, надеясь, что не напугала его, и он никогда больше не вернется, и в то же время я знала, что должна действовать дальше.
Ему было девять или десять лет, и кто-то постоянно его избивал. Хулиганы или, Боже, надеюсь, не семья. Это не редкость. И мне нужно что-то с этим сделать.
Я стояла на морозе без пальто, дыхание вырывалось изо рта видимыми облачками, и в голове я прокручивала следующие возможные шаги.
Сначала нужно вернуться в библиотеку. Я была единственной, на ком держалось это место, кроме, конечно, посетителей.
Потом я могла бы пойти двумя путями.
Первый — позвонить папе, рассказать ему, что происходит, и переложить проблему на его широкие плечи, зная, что он изучит ее, а затем быстро что-нибудь предпримет.
Второй — я могла бы поступить по-взрослому, не звонить папе, чтобы переложить на него проблему, которая была не моей, но остальных не волновала, и пойти в полицейский участок, сообщить о том, что видела, и надеяться, что они что-то с этим сделают.
Проблема заключалась в том, что в полицейском участке работал Чейз Китон.