Дюма
Шрифт:
Из добродетелей Дюма Пифто отметил участливость, щедрость, такт и незлобивость: «Он не умел ненавидеть. Когда он встречал критика, только что грубо его разнесшего, он говорил: „Какую отличную статью я дал вам повод написать!“»; «Он был прелестным собеседником, хотя у него был легкий дефект произношения, с „э-э“ и „м-м“ в начале фраз, и в публичных выступлениях это мешало»; «Легкость письма необычайная: ни одного вычеркивания, ни одного исправления. И, что еще удивительнее, вернувшись после званого ужина, он садился писать как ни в чем не бывало. Вино на него совсем не действовало. Впрочем, пил он очень мало». Зато все сильнее увлекался готовкой: в любое время дня его можно было застать в фартуке и со сковородкой в руках.
В мае Дюма с Пифто и Фанни снял виллу «Катина» в деревне Сен-Гратьен близ курорта Энгьен-ле-Бен — престижное место, в соседях Жирардены и принцесса Матильда, дом просторный, с садом; то была почти реинкарнация «Замка Монте-Кристо». Гости валили валом, до вечера они развлекались сами — бильярд, теннис (по словам Пифто, все портила Фанни: ссоры со слугами, громкие скандалы); к шести спускался хозяин, весь день сидевший в кабинете наверху, играл несколько партий в бильярд, ужинал и уходил работать. Писал он «Сан-Феличе», с Шервилем
Зарабатывать Дюма помогала «болтовня» (в наше время это называют «колонками»), которую он мог производить на любые темы. В 1864 году вышел сборник его «колонок» в «Иллюстрированной газете»: «По поводу Клеопатры и римских ночей», «По поводу моей головы и руки», «О поэтах, зайцах, микрофитах и микрозоариях» и т. п. В «Газетке» 1 ноября он предложил читателям новинку — конкурс буриме на рифмы: «Femme — Catilina — ^ame — fouina, jongle — citoyen — ongle — paien, mirabelle — Mirabeau — belle — flambeau, — Orestie — Gabrio — repartie — agio, figues — faisan — ligue — parmesan, noisette — p^at'e — grisette — b^at'e». Затея вызвала восторг, пришло около тысячи вариантов, издали книжкой. Попробуйте и вы свои силы…
Где жить, когда лето кончится? В Италии? Итальянское правительство добивалось от Луи Наполеона вывода войск из Рима, тот подписал соглашение на постепенную (в течение двух лет) эвакуацию с условием, что Италия не будет претендовать на Рим. Это вызвало злобу, в Турине поднялось восстание, жестоко подавленное, Мингетти отправили в отставку, его сменил Альфонсо Ламармора, ненавидевший республиканцев. Нет, с Италией кончено. Осень Дюма провел в Париже, дописывая «Сан-Феличе». 10 декабря читал лекцию о Делакруа, а 15-го узнал, что «Эмма» потерпела крушение. Нет худа без добра: по договору с Маньяном он получал часть страховки. С Фанни жить невозможно, он дал ей денег и отослал в Италию, сам переехал на новую квартиру, правда, неясно на какую: Пифто утверждает, что на улицу Сен-Лазар, 70, а журналист Габриель Ферри в книге «Последние годы Александра Дюма» пишет, что это была улица Сент-Оноре, 185.
Париж оживлялся, в салоны и кафе возвращалась политика, зажигательные речи произносили доктор Биксио, Гарнье-Паже и молодой адвокат Леон Гамбетта. Дюма предпочитал салон принцессы Матильды; Гонкуры записывали 1 февраля 1865 года: «Сегодня вечером за столом у принцессы сидели одни писатели, и среди них — Дюма-отец. Это почти великан — негритянские волосы с проседью, маленькие, как у бегемота, глазки, ясные, хитрые, которые не дремлют, даже когда они затуманены… Есть в нем что-то от чудодея и странствующего купца из „Тысячи и одной ночи“. Он говорит много, но без особого блеска, без остроумных колкостей, без красочных слов. Только факты — любопытные факты, парадоксальные факты, ошеломляющие факты извлекает он хрипловатым голосом из недр своей необъятной памяти. И без конца, без конца, без конца он говорит о себе с тщеславием большого ребенка, в котором нет ничего раздражающего. Например, он рассказывает, что одна его статья о горе Кармель принесла монахам 700 тысяч франков… Он не пьет вина, не употребляет кофе, не курит; это трезвый атлет от литературы». Еще ходил к другой, молодой Матильде — Шоу, дочери знакомого востоковеда Шарля Шойбеля, и к своей ровеснице Шарлотте Дрейфус, интеллектуалке, композитору (в 1869 году он опубликовал книгу «Беседы об Италии с мадам Дрейфус»). Его окружало все меньше мужчин и больше женщин; патронессы училища для девочек пригласили его выступить. Девчонок готовили в белошвейки; он призвал их становиться писателями, музыкантами. Больше дамы-патронессы его не приглашали.
Глава восемнадцатая
ДВА НАПОЛЕОНА
31 декабря 1864 года состоялась свадьба его сына с Нарышкиной, а 25 февраля 1865-го он закончил «Сан-Феличе». Добил «Парижан и провинциалов» — роман публиковался в «Прессе» с 26 июня по 12 октября 1866 года [29] . В апреле расстался с Пифто (по словам того, из-за Фанни, но ее уже давно не было), взял в секретари друга детства Шарпантье и занялся новым проектом. Полидор Мийо открыл на окраине, близ вокзала, «Большой Парижский театр». Сборы были плохие, Дюма это не остановило, он взял театр в аренду, собрал труппу из второсортных актеров — ставить «Лесников». Сам он всю весну ездил на выходные в Лион и Сент-Этьен: там закрывались мануфактуры, в пользу безработных устраивали благотворительные вечера, он выступал; в мае (предположительно) съездил на такой же вечер (в пользу семьи умершего юмориста Готлиба) в Вену. 29 мая премьера «Лесников» — плохо, народу мало, управляющий (версии расходятся: то ли Шарпантье, то ли некий Дарсонвиль) растратил деньги и сбежал. Чтобы возместить актерам ущерб, Дюма организовал гастроли в Руане, Суассоне, Вилле-Котре, ездил с труппой, периодически возвращаясь в Париж. «Бедный Котре, — писал он сыну 31 августа. — Все мои сверстники умерли. Город похож на рот, потерявший три четверти зубов…»
29
Во многих библиографиях ошибочно указан 1864 год.
Жюль Нориак, основавший газету «Новости», попросил у Дюма роман, тот взял героя повести «Голубка» и написал приквел к ней (и к «Двадцати годам спустя») и сиквел к «Трем мушкетерам» — «Красный сфинкс» (публикация с 17 октября 1865-го по 23 марта 1866 года), герой — кардинал Ришелье (Мишле его назвал «красным сфинксом»). Обычно пишут, что Дюма изменил точку зрения и Ришелье у него здесь «хороший». Не хороший, а полезный (в политике так бывает): «Никакого сердца. Никаких чувств, к счастью для Франции; в той пустоте, которой стала монархия между Генрихом IV и Людовиком XIV, для того чтобы управлять этим неудачным, слабым, бессильным королем, этим беспокойным и распутным двором… нужен был мозг, и ничего более. Господь своими руками создал этот страшный автомат, а Провидение поместило его между Людовиком XI и Робеспьером, чтобы он разделался с крупными вельможами так, как Людовик XI покончил с крупными вассалами и как Робеспьеру предстояло покончить с аристократами. Время от времени народы видят, как на горизонте, подобно красным кометам, появляется кто-то из этих кровавых косарей; вначале они кажутся чем-то призрачным, затем приближаются незаметно и бесшумно, пока не окажутся на поле, которое им предстоит выкосить; там они принимаются за работу и прекращают ее, лишь когда задача выполнена, когда все скошено».
Он написал обо всем, что осталось за строками «Трех мушкетеров», найдя массу мемуаров, которых они с Маке не знали в 1844 году, получилось умно, но скучновато, читатели жаловались, и Нориак прекратил публикацию. (Роман был утерян, в 1946 году в Париже издательство «Всемирные издания» опубликовало три части рукописи, утверждая, что она попала к ним от потомков Нарышкиных: Дюма то ли переслал текст Женни Фалькон-Нарышкиной в Москву, то ли встретился с ней в Париже; в 1948 году, удлинившийся на четверть, вышел под названием «Граф де Море»; в 2008-м текст восстановили полностью.) В «Новостях» также печаталось продолжение «Моих животных», читателям нравилось, но в общем финансовые дела пришли в упадок, и Дюма впервые не выплатил пенсию овдовевшей сестре. Летом Леви предложил еще более грабительский договор — 10 процентов от публикаций, зато 40 тысяч франков сразу. Согласился, а что делать? (Первой книгой, изданной Леви на новых условиях, стала «Неведомая страна», созданная на основе записок Генри Мидлтона об экспедиции в Бразилию.) Успех лекции о Делакруа и выступлений в Лионе натолкнул на мысль: этим можно зарабатывать, и осенью Дюма планировал ехать с лекциями за границу. Возможно, той же осенью он познакомился с семьей Меттерних.
У князя Меттерниха, главы правительства Австрии, был сын Ричард (1829–1895), дипломат, женатый на своей племяннице Полине (1836–1921), в 1859 году они поселились в Париже. В мемуарах Полина Меттерних писала, что познакомилась с Дюма через его дочь: «Мадам Мари Дюма была очень религиозной женщиной, посвятившей жизнь благотворительности. Однажды она написала нам, прося помочь в одном благотворительном деле, так началось наше знакомство, после этого мы часто виделись». По словам Полины, Мари, когда заговорили о ее отце, пожаловалась, что он «хотя и был в прекрасном здравии, вел слишком изолированную жизнь, которая, по ее мнению, была вредна для него». Меттернихи его пригласили. Полина упоминает, что он вскоре после знакомства рассказывал фрагменты романа «Сотворение и искупление», на этом основании знакомство относят к 1868 году, когда Дюма писал этот роман, но есть неувязка: уже в январе 1866-го Дюма общался с мужем Полины, и зачем бы два года спустя ей потребовалось знакомиться с ним через Мари? Так что предположительно осенью 1865 года Дюма начал приезжать на приемы в посольство. Полина Меттерних: «Он был чрезвычайно крепок и выглядел как мулат, хотя его кожа была не темной, но волосы вились как у негра. Он производил впечатление добродушного человека без претензий. Он держался непринужденно, но без намека на вульгарность. За обедом он много говорил, и я никогда не слышала никого, кто мог бы так говорить экспромтом. Он мог коснуться любого предмета. Казалось, не было ничего, о чем он не знал. Создавалось впечатление, что он с фараонами пересекал Красное море, он вторгся в Галлию с Цезарем, Карл Пятый был его закадычным другом, он был постоянный посетитель суда Медичи, тайна яда Борджиа для него не была тайной, он всю жизнь прожил в Версале с Людовиком XIV, играл в карты с Марией Антуанеттой; Шарлотта Корде обсуждала с ним план убийства Марата, и он присутствовал при каждом сражении Наполеона… Он много ел, пил, говорил, жестикулировал и смеялся, в то время как остальные, заслушавшись, забывали про еду…» Полина знала и младшего Дюма: «Отец был доверчив, открыт, сын всегда настороже… Он, конечно, затмевал отца в остроумии, но как рассказчик был несравнимо ниже отца, воодушевление которого было чем-то уникальным. Старший Дюма смотрел на мир через розовые очки, он видел только лучшую сторону людей и вещей. Женщины были богинями в его глазах, мужчины рыцарями. Его сын, напротив, полагал, что мир еще более уродлив, чем кажется… Друг о друге они, однако, отзывались в превосходной степени».
Меттернихи пригласили его перед тем, как он отправится в лекционный тур по Пруссии, Австрии, Венгрии и Чехии, пожить в их замке Кинжварт в Богемии (Чехия). Он выехал 12 ноября с Мари и племянником Альфредом Летелье; в Кинжварте хранятся слепки их рук и стол, за которым Дюма работал. Он бился над «Ромео и Джульеттой», планировал роман о Тридцатилетней войне [30] и полководце Альбрехте фон Валленштейне, но не написал. Его неоконченные рукописи по наследству перешли к Мари, а та, влюбленная, по мнению Шоппа, в Ричарда Меттерниха, завещала их ему. В 1949 году чешская исследовательница Мария Ульрихова нашла в архивах Кинжварта заметки к роману о Валленштейне, «Ромео и Джульетту» и еще 345 набросков. Выходит, не так уж гладко он писал: были, как у всех, черновики, варианты, начатое и брошенное. Но как же свидетели, утверждавшие, что он «шпарил», не исправляя ни слова? Вероятно, они просто не видели подготовительных этапов работы, а благодаря чудовищной памяти он мог не заглядывать в заметки, когда писал текст набело.
30
1618–1648 годы: война началась как столкновение протестантов и католиков Германии, переросла в борьбу против гегемонии Габсбургов в Европе.