Дюна
Шрифт:
Тем не менее на всем пути до арены, сидя на бронированных подушках в своем автомобиле, барон бросал косые взгляды на сидевшего рядом графа, недоумевая, почему императорский мальчик на побегушках счел нужным отпустить подобную шутку в присутствии Младших Домов. Барон знал, что граф Фенринг редко совершает поступки, в которых не видит особой необходимости, или произносит два слова там, где можно сказать одно, или придает определенным словам неопределенное значение.
Они сидели в золоченой ложе над треугольной ареной — трубили трубы, ряды
— Мой дорогой барон, — прошептал граф, наклонясь к самому его уху, — знаете ли вы или нет, что Император еще не дал официального подтверждения вашему выбору наследника?
Барону внезапно показалось, что он вновь очутился в немой зоне — он был так потрясен, что перестал что-либо слышать. Он пялился на графа и едва заметил, как мимо охраны в ложу прошла леди Фенринг и уселась в кресло.
— Вот потому-то я сегодня здесь, — продолжал граф. — Император хочет, чтобы я доложил ему, сколь достойного преемника вы себе выбрали. Ничто так не открывает истинное, без всяких масок, лицо человека, как арена, не правда ли?
— Император пообещал мне свободу в выборе наследника, — скрипнул зубами барон.
— Посмотрим, — и Фенринг отвернулся, чтобы поприветствовать свою даму. Она села, улыбнулась барону и поглядела вниз, на усыпанный песком пол — на арене уже появился затянутый в трико Фейд-Рота. В его правой руке, обтянутой черной перчаткой, — длинный нож, в левой руке, в белой перчатке, — короткий.
— В белой перчатке — отравленный нож, в черной — чистый, — заметила леди Фенринг, — не правда ли, забавный обычай, мой дорогой!
— Ум-м, — сказал граф.
Из семейных лож взметнулись приветственные возгласы, но Фейд-Рота не спешил отвечать на них. Он скользил взглядом по лицам — кузины и кузены, троюродные братья, наложницы и какие-то далекие родственники. Красные рты открывались и закрывались среди разноцветья одежды и флажков.
Фейд-Рота вдруг осознал, что все эти плотные ряды лиц будут одинаково возбуждены при виде и его крови, и крови раба-гладиатора. В исходе сражения можно было, разумеется, не сомневаться. Опасность была чисто показная, не настоящая, хотя…
Фейд-Рота поднял свои ножи к солнцу и отсалютовал ими на старинный манер во все три угла арены. Первым отправился в ножны короткий нож из руки в белой перчатке (белый — цвет яда). Затем — длинный нож из руки в черной перчатке, чистое лезвие, которое сегодня не было чистым — его тайна, призванная превратить сегодняшний день в его личное торжество: отравлено было черное лезвие.
Настройка силового щита заняла всего одно мгновение: он помедлил только для того, чтобы почувствовать легкое жжение около лба — включилось защитное поле.
Эта короткая пауза имела еще одно особое значение, и Фейд-Рота выдержал ее с истинным артистизмом. Он кивнул людям из группы прикрытия, наметанным глазом оценил их снаряжение — кандалы с острыми, блестящими шипами, дроты с небольшими маленькими крючками и шесты с крючьями, на которых развевались голубые вымпелы.
Он дал знак музыкантам.
Зазвучал
Музыка смолкла.
Во внезапно наступившей тишине он отступил на шаг назад, поднял ключ и громко выкрикнул:
— Я посвящаю этот знак… — и сделал паузу, зная, что его дядя сейчас думает: Этот юный болван все-таки собирается произнести посвящение леди Фенринг и нарваться на скандал! —…моему дяде и покровителю, барону Владимиру Харконнену!
Он с удовольствием увидел, как барон облегченно вздохнул.
Вновь заиграла музыка, на этот раз в ритме быстрого марша, и Фейд-Рота с людьми развернулись и потрусили обратно, к специальной аварийной двери, которая открывалась только рукой с повязанной на ней опознавательной лентой. Фейд-Рота гордился тем, что никогда не пользовался этой спецдверью и редко прибегал к помощи группы прикрытия. Но сегодня ему было приятно осознавать, что она есть, — его сегодняшние планы были особыми, а значит, предвещали и особую опасность.
Над ареной снова воцарилась тишина.
Фейд-Рота повернулся лицом к большой красной двери напротив, через которую должен появиться гладиатор.
Особый гладиатор.
План, разработанный Суфиром Хайватом, был, по мнению Фейд-Роты, восхитительно прост и безотказен. Рабу не вводили наркотик, это было рискованно. Вместо этого в его подсознание внедрили ключевое слово, которое в критическую минуту парализует все его мышцы. Фейд-Рота смачно произнес про себя заветное слово: «Ублюдок!» У публики должно возникнуть впечатление, что избежавший инъекции наркотика раб проник на арену умышленно, чтобы убить на-барона. И факт этой вопиющей измены должен был свидетельствовать против главного надсмотрщика.
Из-за красной двери раздалось негромкое жужжание — заработали открывающие ее серводвигатели.
Фейд-Рота направил все свое внимание на дверь. Первый момент всегда очень важен. Появление гладиатора многое может сказать опытному глазу. Предполагалось, что все гладиаторы проходили обработку наркотиком «элакка», благодаря которому по боевой стойке раба сразу было видно, как проще его убить. По тому, как он ставит ноги, как уклоняется от удара, обращает или не обращает внимания на публику. Одно то, как гладиатор держит нож, могло дать все необходимые данные для правильной атаки.
Красная дверь распахнулась.
Из нее появился высокий мускулистый человек с обритой головой и темными пятнами глаз. Его кожа была морковного цвета, как от наркотика «элакка», но Фейд-Рота знал, что это всего лишь краска. На нем было зеленое трико, перехваченное красным поясом полущита. Стрелка на поясе указывала влево — знак того, что щитом прикрыт левый бок гладиатора. Нож он держал как меч и стоял, чуть наклонившись вперед, — сразу было видно опытного бойца. Он медленно вышел на арену и повернулся левым боком к Фейд-Роте и стоявшей у аварийной двери группе прикрытия.