Дюймовочка крупного калибра
Шрифт:
– Ясно, – припечатала Дарья. – В общем, ценных специалистов переманивают в другие фирмы. Так вот я хочу, чтобы меня с руками отрывали. А я и есть такой специалист, только меня начальник на работе зажимает, затирает и вздохнуть не дает. Шкаф безмозглый. Гений зажравшийся. Сам не уходит и другим не дает голову поднять, все проекты под себя загреб. А ему уже давно пора в свободное плавание с такими-то замашками, а меня на его место. У меня, Симка, столько планов, столько идей! Я раньше ему писала, а теперь – ни за что. Он все в папочку складывает и хоронит
Серафима понимающе кивала, хотя знать не знала ни Дарьиного начальника, ни особенностей ее непонятной работы, мифических проектов и прочей атрибутики чуждой и незнакомой жизни.
– А если с работой не получится, тогда хотя бы счастья хочу. Настоящего, полноценного, без оговорок, – разоткровенничалась Малашкина. – Чтобы любовь сумасшедшая, чтобы страсть, как в Африке, чтобы не как в кино, а лучше. Пусть такое бывает раз на миллион, но этот раз должен быть моим. Только надо бороться, искать, работать в этом направлении.
– Это утопия, – Сима отважилась вставить в пламенный монолог свое ценное мнение. – Это все возможно только в одностороннем порядке. Женщина на такое способна, а мужик обязательно однажды подведет. На них рассчитывать нельзя.
– Рассчитывать нельзя даже на себя, – усмехнулась Даша. – Но я умею своего добиваться и добьюсь. Как хочу, так и будет. Тебя какой-то задохлик один раз обманул, и ты уже решила, что на нем свет клином сошелся…
– При чем тут Антон, – возмутилась Серафима. Напоминание о предательстве больно стиснуло сердце. – Можно подумать, что я мужчин не знаю.
– Разуваева, не знаешь. Потому что нельзя знать всех мужчин. Как говорил мой любимый поэт: «Я не знаю мудрости, годной для других». У каждого своя жизнь, свои ошибки и свой негативный опыт. Мужики у каждой бабы тоже свои. Это ступени, вехи, по которым надо идти вверх. Прямо по головам, не стесняясь и не оглядываясь. Потому что ты для них тоже ступень. У каждого конечная точка пути своя. Надо только вовремя остановиться.
– Я не хочу быть ступенькой, – вдруг обиделась Серафима. – И промежуточным этапом тоже не хочу!
– А нас никто не спрашивает. Все относительно. Где-то ты промежуточный этап, а для кого-то – конечный. Мне тоже по голове ходят без зазрения совести: и в общественном, и в личном. Я терплю, так как все взаимосвязано. Нельзя нарушать причинно-следственные связи. В природе все продумано и предусмотрено.
– Я выпить хочу, – неожиданно выдохнула Серафима, уставшая от этой беседы: заумной и переворачивающей ее мир с ног на голову.
– Поехали тогда к моему дому, а то я за рулем, потом вести не смогу. Захочешь – у меня останешься. Я, кстати, срам сказать, с родителями живу. Экономлю на съемной квартире и домработнице. Деньги коплю.
– На квартиру?
– Клуша ты домашняя, Разуваева. Я дело свое открыть хочу.
Выпить получилось примерно как у дембелей, дорвавшихся до свободы. Серафима так торопилась утопить свой позор, разочарование и предательство в спиртном, что налегла на ликеры сразу, едва они зашли в ближайший бар, чем крайне заинтересовала
Очнулась Серафима от того, что умирала. Она умирала вся целиком и по отдельности, разваливаясь на запчасти. Особенно мучила тяжелая голова, обморочно обваливавшаяся в темный вакуум Вселенной и мешавшая определить место Серафимы в системе координат. Кажется, Сима лежала. Потому что по логике сидеть она не могла. Как сидеть, если не чувствуешь точки опоры? В таком состоянии даже лежать невыносимо тяжело.
Глаза не открывались.
– Какой кошмар, – простонала Серафима, с трудом восстанавливая в памяти осколки вчерашних событий. Антон, Даша, хихикающая старуха, гарный хлопец, держащий ее за уши и говорящий нечто, что проваливалось в пустоту, не доходя до Серафиминого сознания. Рядом кто-то шевельнулся и тоже застонал.
Серафима подорвалась было бежать, но тут же рухнула обратно. Голова раскололась и сложилась в блин.
– Кто это может быть? – Она снова прокрутила ленту воспоминаний. – Бабка? Тьфу. Парень из бара? Позорище! Или Антон?
Последний вариант показался настолько отвратительным, что Серафима, превозмогая сопротивление скрученного болью организма, повернулась и приоткрыла один глаз. Из ее груди вырвался хриплый стон. Все оказалось еще хуже. Рядом лежала голая Даша. Из одежды на ней были только сережки.
– М-м-м, – проныла Сима и подумала, что лучше умереть, чем жить после такого.
– Хто тут? – в Дарьином голосе тоже угадывался ужас. Видимо, ей было страшнее, так как Малашкина даже не нашла в себе сил повернуться. Или на ее воробьиную массу тела пришлась непосильная доза спиртного, поэтому Даша и продолжала лежать симпатичным поленом, отклячив тыл.
– Я, – обреченно призналась Сима.
– А… ты кто? В смысле пола.
– В смысле пола, я «жо». Хотя теперь даже не знаю. Что вчера было?
– А ты с какого момента не помнишь?
Серафима задумалась:
– Меня держали за уши. И разговаривали, но я ничего не понимала.
– А. Это сумасшедшие австралийцы, фанаты русского языка. Приехали к нам изучать обычаи.
Даша выдавала информацию короткими порциями, перемежая повествование тягостными паузами и слабыми стонами:
– Они решили, что это такой местный обычай – за уши хвататься. Зачем ты его трогала?
– Он качался и расплывался, – виновато пробурчала Сима. Теперь она явственно ощущала, что уши болят намного сильнее остальных частей тела. – А мы с ними потом что? Того?