Дюймовочка крупного калибра
Шрифт:
– Ну здравствуй, Разуваева, – ухмыльнулась нахалка. – То, что ты меня не узнала, списываю на шоковое состояние. Я тебе, кстати, тоже не обрадовалась сначала. Не надо на меня так зыркать, дыру протрешь.
– Сначала? – мрачно переспросила Сима. – А сейчас что, передумала и решила продолжить приятное знакомство?
– Не хами. Между прочим, этот скунс мне целый месяц мозги пудрил и врал, что безнадежно женат на Медузе-горгоне. Так что мне сейчас тоже плохо. Считаю, что нам надо выпить. Кстати, если твой мозг все еще в тумане, то напоминаю: я Даша Малашкина.
– Дашка? – потрясенно округлила глаза Серафима.
– Давай я сразу угадаю: ты меня не узнала, потому что я дико похорошела, а вовсе не потому, что я стала старой страшной обезьяной.
– Дашка, сколько лет, сколько зим.
– Много, Сима, много. Так много, что челюсти сводит от тоски и печали. Ты хоть помнишь, что в мае десять лет, как мы школу закончили?
– Ну помню. В смысле, вспоминаю иногда.
– И как?
– Чего?
– Как была тормозом, так и осталась, – вздохнула Даша. – Встреча выпускников будет. Чуешь, чем пахнет?
– Чем?
– О, как все запущено-то, – сдвинула красивые брови Дарья. – Тебе что, есть чем похвастаться? Семья, карьера?
– Ну я как-то не думала.
– А ты подумай. А вот представь, приходишь ты на встречу: этот крутой бизнесмен, эта артистка, эта директор, а какая-нибудь Анька Зиновьева – вообще жена олигарха! А мы где?
– Где?
– В Караганде! Два ничтожества, без денег, счастья и перспектив.
– Ну почему? Перспективы есть всегда.
– Ага, – трагически скривилась Даша. – Все дело в их качестве. Попасть на кладбище – тоже перспектива. Но кого она обрадует?
– Нет, ну встретиться-то все равно будет приятно. – Серафима никогда не задумывалась о том, что ее можно расценивать как «ничтожество без денег, счастья и перспектив». То есть сама про себя она, может, и думала нечто похожее, но никогда не предполагала, что то же самое про нее может сказать абсолютно посторонний человек. Одно дело – знать про то, что у тебя вставная челюсть или чирей на заднице, и совсем другое – продемонстрировать это на людях. Особенно покоробило напоминание о Зиновьевой. Эта девица постоянно изводила ее насмешками и даже играючи разрушила зародившийся намек на первую любовь с мальчиком из параллельного класса. Как этого Ромео звали, Серафима уже не помнила, в память врезалось лишь одно: когда кавалер дозрел наконец пригласить ее на танец на школьной дискотеке, Анька перехватила его на подходе и что-то зашептала, приобняв обалдевшего от неожиданного счастья парня. Они ходили вместе целую неделю, после чего Зиновьева нашла новый объект для флирта. А Сима потеряла веру в мужчин.
Анька никогда ей не нравилась: бесстыжая, высокомерная, хамоватая. У нее все всегда получалось: если не выучить – то списать, если не заинтересовать – то соблазнить, если не стать первой красавицей – то хотя бы оставаться самой популярной и обсуждаемой. Она пользовалась успехом у старшеклассников, у одноклассников и даже у учителей. При этом никто не мог сказать точно, был ли у нее с кем-то настоящий роман, в том самом полном смысле этого
Красавицей как раз считалась Даша. Наверное, поэтому она тоже не любила и с такой неприязнью вспоминала Зиновьеву.
Кстати, наверное, потому Дашу так волновала встреча выпускников, что негоже первой красавице школы оказаться на второстепенных ролях. Хочется прийти королевой. Такой, какой уходила, какой ее запомнили, а не отчаянно пыжащейся неудачницей.
– Даша, да я бы рада тоже удивить бывших одноклассников, только нечем. И, думаю, большинство просто живет, ничего особого не добившись. Так что нет повода так уж переживать.
– Это уверенности в твоем голосе нет, – отрезала Малашкина. – Или ты считаешь, что ничего страшного, когда за твоей спиной сочувственно перешептываются? Когда снисходительно жалеют, а в душе радуются: а я-то – на горе, а эта-то – в болоте. Не хочу в болоте, хочу на самолете. Чтобы под его серебристым крылом остались все, а я буду искренне жалеть и сочувствовать. Я ж добрая, я умею. Чисто теоретически, если будет такая возможность. Надо, Сима, стремиться в космос, чтобы достичь хотя бы вершины какого-нибудь холмика. Жизнь всегда дает меньше, чем хочешь, чем просишь и чем заслужил. Чем меньше хочешь, тем меньше получишь. Загребай руками все, тогда хоть горстка, а твоя будет.
– А ты, я смотрю, философ, – уважительно протянула Серафима.
– С такой-то жизнью зафилософствуешь.
– Но ты, вон, одета прилично, машина своя, все солидно, – подольстилась Серафима. Ей было стыдно признаться, что Дашу уже жаль вместе с ее амбициями и теориями. Сама Сима в космос не хотела и придерживалась другой аксиомы: чем больше хочешь, тем меньше получишь. Надо быть скромнее, чтобы не злить фортуну. Но, поди ж ты, она вот мало хотела, всего лишь семью и тихое уютное счастье, а получила пинок. Кто прав, будет ясно тогда, когда вернуть будет уже ничего нельзя.
– Сима, да разве в этом смысл жизни? Машина, одежда! Да я наизнанку вывернулась, чтобы банку эту консервную купить и шмотки приличные достать. Это не цель, это средство. Я хочу либо работу, такую, чтобы я все решала, все проекты – мои, чтобы уважали, ценили. Хочу стать ценным спецом, за которым хэдхантеры охотятся…
– Кто? – ахнула Серафима, представив себе нечто наподобие отряда средневековой инквизиции в костюмаха «а-ля садо-мазо».
– Охотники за головами, – любезно перевела Даша.
Инквизиторы в Симином воображении моментально трансформировались в отряд индейцев, потрясающих свежедобытыми скальпами.
– Разуваева, а ты где работаешь? – вдруг сочувственно поинтересовалась Малашкина и жалостливо посмотрела на бывшую одноклассницу. Так смотрят на деревенских старух, неуверенно топчущихся у входа в метро и боящихся спускаться в преисподнюю. Не презрительно, а именно с состраданием.
– В фирме. Оператором, – это тоже было как-то серенько. Но уж лучше, чем вообще безработная квашня, сидящая на шее у родни.