Джентльмены чужих писем не читают
Шрифт:
С этими словами полковник Ноговицын неутомимою рукою поднял в воздух свой стакан.
– Но ведь меня предписали в двадцать четыре часа выслать из Маньяны… – пробормотал Бурлак. – Небось, искать будут…
– Вот, – удовлетворенно сказал Ноговицын. – А ты говоришь “замочить”. Сам ведь всё соображаешь, а говоришь. Слово-то какое… Тьфу!
Полковники чокнулись, выпили и закусили.
– Улетишь ты из этой Маньяны, не волнуйся. До восьми утра ещё куча времени. Так что улетишь. Но не в Москву, а куда-нибудь поближе. Какая страна тебе из соседних больше всего нравится?
– Коста-Рика, – не стал лукавить Бурлак.
– Вот
– А что делать?
– Для старого полковника, который на оперативной работе железные зубы нажил, который все ходы-выходы в этой стране знает, который афедроном малейшее колебание почвы маньянской улавливает, всегда найдется непыльная работенка.
Бурлаку, слегка поплывшему от алкоголя, тут же вспомнился Михаил Иванович. Эге! Да ведь они того же самого сейчас от него потребуют!.. Да ну! Он даже помотал головой. Они наверняка уже всё просчитали. Если только сам Михаил Иванович не из ихней банды.
– Один вопрос, Саша, – сказал Бурлак.
– Хоть пятнадцать, – дружелюбно отозвался Ноговицын.
– Нет, только один.
– Валяй.
– Ты знал, чем дочка Орезы занимается?
– Ясное дело, – сказал полковник. – Я ей сам рекомендацию в ливийский лагерь выписывал.
– Какой же я мудак, – с болью проговорил Владимир Николаевич.
Клесмет вдруг утробно захохотал.
– Да не мудак ты, Володя, – сказал Ноговицын, обсасывая какой-то хрящ. – Просто мир такой тесный. Маленькая земля-то, понимашь? Негде, ну просто негде на ней двум человекам друг от друга спрятаться.
Бурлак молча понурил голову. Ноговицын дососал хрящ и выплюнул то, что осталось, прямо на пол, и без того не больно чистый.
– И поэтому, – продолжал он, – никуда от тебя он не уйдет.
– Кто?
– Жидовская морда.
– Что ещё за жидовская морда?
– Коган Самуил Абрамович.
– Я всегда говорил, что нельзя евреям доверять, – встрял Клесмет, но его никто не услышал.
– Да, но почему… – начал Бурлак и остановился, увидев указательный палец Ноговицына, направленный прямо в середину своего лица.
– Володя! Если ты мне сейчас будешь рассказывать и клясться, что не собирался здесь, в Маньяне, делать по дембелю никаких левых делишек, что подбирался к “Съело Негро” просто так, ради своего интереса к этнографии, что загубил агента, на подготовку которого Родина угрохала два годовых содержания десантного полка, по нечаянности – то давай лучше не будем тратить время, а заведем с Игорьком тебя на ближайшую горку и скинем вниз – по твоей же просьбе, прошу заметить, потому что это будет для тебя стократ лучше, чем подвал на Хорошевке!..
Бурлак тут же переориентировался и сказал:
– Я только хотел спросить, как же это меня на Хорошевке-то не хватятся? Ведь хватятся?.. Ведь искать будут?..
– Не хватятся, – веско сказал Клесмет, который, кажется – о, ужас! – опять что-то куда-то наливал. – В стране бардак, выборы на носу, своих проблем хоть жопой отбавляй…
– Не будут тебя искать, Володя, – подтвердил Ноговицын. – А будут искать – я им скажу, чтобы не искали. Они и не будут искать.
Бурлак на это промолчал.
– Ну что, бояре, по последней? – сказал Ноговицын я взял ёмкость в руку. – Жалко, тут баня не предусмотрена. Сейчас бы как захерачили Чёрное море, да, Игорёк?..
– Я вам покажу, блин, Чёрное
Полковники чокнулись, и Ноговицын сказал:
– Найди мне его, Володя. И бабу эту найди. Но его – главнее найди. Пускай это будет твоя последняя операция, твой последний, так сказать, гешефт – всё равно найди. А потом уже – бабу.
– Какую бабу-то?
– Габриэлу Досуарес… Или Агату Орезу – хер её разберет! Прости за каламбур.
Клесмет призадумался, потом захохотал.
– Зачем они тебе? – спросил Бурлак, и тут же пожалел о том, что спросил.
– Зачем, зачем… – ответил Ноговицын. – Хвосты подчистить. Если этого… Самуила Абрамовича Когана, тварь поганую, ещё и живым ко мне привезешь – мы ещё и хавальник ему подчистим. А тебе дополнительное спасибо скажем. А бабу нам живой не нужно. Она – наш хвост неподчищенный. Её надо в расход. И без всякой жалости, потому что сдохнуть от руки хорошего человека на государственной службе – составная часть её профессии.
– Понял, сделаем, – сказал Бурлак.
Ноговицын посмотрел на него с уважением.
– Не грусти, Володя, – сказал он. – Мы с тобой сработаемся, клянусь, не хуже чем ты бы сработался с Мишкой Телешовым, царство ему небесное… Там осталось ещё? – спросил он у Клесмета.
– На донышке, – басом отозвался большой полковник.
– Ну и наливай нам с Володей на двоих. Тебе уже хватит – тебе ещё машину вести.
Во Франкфурте Бурлака и Клесмета уже дожидались два билета до Сан-Хосе. Было бы странно, если бы Ноговицын отпустил Бурлака в Латинскую Америку одного без присмотра. Всё равно что поймать карасика для приманки и бросить его в пруд, забыв надеть на крючок. Сиди потом жди эту щуку хоть до скончания веков. Сам же Ноговицын отбывал туда, куда они все изначально и направлялись: в город-герой Москву. В Маньяна-сити им удалось незаметно вернуть бывшего военного атташе обратно в посольство, а спустя час они выехали в аэропорт на двух посольских “мерседесах”, уже ничуть не скрываясь. Пасли их только до аэропорта. Билеты в Коста-Рику Ноговицын заказал уже с борта самолёта.
Перед тем как пройти к билетной стойке, где их дожидались заказанные билеты, трое полковников завернули в один из бесчисленных аэропортовских баров. В “боинге” над Атлантикой они слегка проспались, но башка гудела у всех троих, даром что перед посадкой успели вмазать граммов по сто пятьдесят. По залам пятиконечного аэропорта сновала густая разноязыкая толпа, однако сам бар был пуст. Араб за стойкой немедля угадал в них русских братьев и, не спрашивая ни о чём, поставил на блестящую пластмассу три больших стакана и бутылку Столичной. Ноговицын положил на стойку десять долларов, взял бутылку и закуску, и полковники отошли к круглому стоячему столику. Столик напоминал столик в какой-нибудь советской привокзальной забегаловке, тем самым создавая определённый уют. Пьянка, начатая в таинственном доме на окраине Маньяна-сити, продолжилась на противоположной стороне планеты Земля. На неметчине тоже стояла глубокая ночь, даром что прошло каких-то часов пятнадцать.