Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Да, — сказал Мухиттин, взглянул на расхаживающего Омера и прибавил: — Хотя не знаю.
Весь вид Омера, казалось, говорил: «Посмотрите, какой я красивый и умный! Такого разве может что-нибудь погубить?»
Наступило молчание. Мухиттин встал и налил себе еще чая. Омер стал расспрашивать Рефика об открывшихся в последнее время книжных магазинах, тот что-то ему отвечал. В разговор вмешался и Мухиттин: рассказал об одном поэте по имени Джахит Сыткы. [56] Он с ним познакомился в каком-то мейхане, не то в Галатасарае, не то в Бешикташе. Был Джахит некрасивым и застенчивым, и прямо-таки засветился
56
Джахит Сыткы Таранджи (1910–1956) — известный турецкий поэт.
57
Пеями Сафа (1899–1961) — турецкий писатель и журналист.
Когда в гостиной снова воцарилось молчание, Мухиттин, глядя на дым своей сигареты, промолвил:
— Да, вот ты, значит, как думаешь…
— Именно! Нужно держаться как можно дальше от обычной жизни, от всего заурядного. Но это еще не все. Нужно жить громко! Нужно жить так, чтобы весь мир стал твоим! Я это еще и еще раз могу повторить. — Ему, казалось, было даже неловко высказывать настолько неопровержимые суждения. — Нужно преодолеть очарование повседневной жизни и ее маленьких радостей!
С решительным видом человека, готового отстаивать свои убеждения, Омер встал, подошел к самовару и налил себе еще чая.
— Это всего лишь громкие слова, — сказал Мухиттин.
Омер поставил чашку на поднос.
— Знаешь, что я тебе скажу? Только ты не пугайся. Я не хочу быть просто каким-то вшивым турком!
— Ах та-а-ак!.. — сказал Мухиттин.
Словно выстрелили из пистолета.
Рефик сидел, переводя взгляд то на Омера, то на Мухиттина.
— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал?
Омер и сам, похоже, испугался своих слов. Он нервно крутил краник самовара, и чашка никак не могла наполниться. Потом посмотрел на Мухиттина. Взгляд его, казалось, говорил: «Да шутка это была, шутка!»
И снова уставился в чашку.
— Что-то в этом духе мне говорила Атийе-ханым, жена Саита Недима. Мы с ней познакомились в поезде. Помнишь, Рефик, я тебе рассказывал?
— Нет, ты объясни, что ты хотел этим сказать! — заорал Мухиттин.
— Мухиттин, милый мой Мухиттин! Ведь мы же с тобой друзья, забыл? Столько лет уже нашей дружбе…
— Да, но такого, сказать по правде, я от тебя не ожидал!
Омер поставил чашку на столик, присел рядом с Мухиттином и снова положил ему руку на плечо, словно терпеливый и заботливый старший брат.
— Да я ведь ничего не говорю, Мухиттин. Я просто пытаюсь понять, как мне жить. — Потом вдруг убрал руку и повернулся к Рефику: — Эх, нет в Турции терпимости! А она очень важна. Что скажешь?
— Почему же обыденная, как ты говоришь, жизнь обязательно должна быть плоской и глупой? Почему нужно непременно бежать от ее маленьких радостей, которые ты так презираешь? В обыденной жизни тоже есть своя… своя скромная, неброская поэзия, — сказал Рефик и смущенно потупился.
— Ты о Перихан думаешь, так ведь? И правда, Перихан
Рефик покраснел.
— Нет, я вовсе не о ней думал, когда говорил…
— Я тебя понимаю. Такую женщину, как Перихан, непросто найти, — перебил друга Омер.
— Да нет же, я не о ней! Я о том, что можно быть скромным, непритязательным.
Мухиттин вдруг рассмеялся.
— Скромность? Хорошо, а эти комнаты? Эти вещи? — сказал он, обводя рукой гостиную. — Как среди всего этого, да еще, не обижайся, с такой красивой женой, как у тебя, быть скромным? Ха-ха. Не сердишься? Если хочешь быть скромным, живи так, как я живу. Тогда получится! — Он встал на ноги, словно решил, что теперь настала пора показаться во весь рост. — Но мне не нравится быть непритязательным. Я хочу всем показать, какой во мне талант! По этому вопросу у нас с Омером схожие взгляды. Но только по этому!
— Хорошо, почему же ты не хочешь, как я, быть Растиньяком?
— Кем-кем? Растиньяком? Бальзака, стало быть, почитываем? Думаешь, ты похож на этого типа?
— Нет, это не я придумал, это сказала Атийе-ханым, жена Саит-бея.
— Ну и семейка, — раздраженно бросил Мухиттин. — Чему ты у них только не научился!
Омер вскочил на ноги.
— Друзья, постарайтесь меня понять! Я ведь о чем говорю? О том, что хочу жить полной, насыщенной жизнью! Понимаете? Мы уже десять лет друг друга знаем. Не смотрите на меня так! Я знаю, в этом моем желании есть, может быть, что-то маниакальное. Пусть так. Но я знаю, чего хочу! Нам дана одна жизнь. Давайте задумаемся, как надо ее прожить. Никто об этом не думает! Ты, Мухиттин, хочешь сказать все своими стихами. Достаточно ли этого? Терпеть, писать стихи — и все? Зачем ждать, пока тебя оценят? А ты, Рефик, готов раствориться в семейной обыденности. Я ничего не говорю — пожалуйста! Но постарайтесь понять меня! А то вы на меня так смотрите, что я иногда просто пугаюсь.
— Ну бояться нас, дружище, не надо! — заметил Мухиттин.
— Сколько лет мы уже знаем друг друга! — сказал Омер и подошел к Мухиттин: — Встань, дай мне тебя обнять!
— Ты как пьяный, честное слово, — сказал Мухиттин, однако все же встал. Похоже, он тоже был взволнован. Друзья, улыбнувшись, обнялись и расцеловались.
Рефик тоже почувствовал, что разволновался. Ему захотелось встать и присоединиться к друзьям, но он так и остался сидеть, вспоминая свои недавние слова, думая о Перихан и о том, какой она выглядит в глазах Омера и Мухиттина. Как-то неловко ему было.
— Как в студенческие годы! — провозгласил Омер.
Рефик наконец тоже поднялся на ноги.
— А помните, как однажды на лекции по сопротивлению материалов… — Увидев, что друзья уставились на дверь, он тоже повернулся в ту сторону. — А, папа, это ты…
Джевдет-бей, облаченный в голубую пижаму с белыми полосками и длинный халат, увидев их, тоже удивился и остановился у двери — сначала, должно быть, хотел уйти незамеченным, но потом понял, что не удастся, и обрадовался, что в такой поздний час нашел себе развлечение. Медленными шагами побрел на свое привычное место.
— Добрый вечер, молодые люди, добрый вечер. Что-то мне нынче не спится.
— Мы, наверное, сильно расшумелись? — спросил Омер.
— Нет-нет. Это от старости. И в желудке какая-то тяжесть. Наверное, переел за ужином, — сказал Джевдет-бей и смущенно прибавил: — Красивая у меня пижама?
— Ничего не скажешь, эфенди, очень красивая! — сказал Мухиттин с насмешливым выражением на лице.
— О чем разговариваете? — спросил Джевдет-бей, аккуратно усаживаясь в любимое кресло. — Ну-ка, расскажите!