Джихад. Экспансия и закат исламизма
Шрифт:
Таким образом, в целом политика исламизации была успехом диктатуры, которая, избрав ее в качестве идейной опоры, заручалась поддержкой со стороны различных социальных групп. Секуляризованные городские средние классы, простой люд, голосовавший за ППН Бхутто, были слишком ослаблены казнью своего харизматического лидера, чтобы выступить против Зия-уль-Хака. Любую попытку поставить под сомнение законность власти режим рассматривал как покушение на ислам, безжалостно подавляя всякое проявление недовольства существовавшим строем. И все же бесчинства диктатуры не проходили бесследно: росло число сторонников оппозиционного движения, возглавляемого Беназир Бхутто. Недовольство вылилось в успешное покушение на диктатора (так до конца и не раскрытое), против главы государства, прервавшее жизнь Зия-уль-Хака в августе 1988 года. [543] Его смерть обеспечила смену режима, но последствия политики исламизации продолжали сказываться и играть определяющую роль в жизни страны. Именно здесь следует искать причины эскалации насилия, расколовшего пакистанское религиозное пространство в следующем десятилетии, — в продолжении афганского джихада.
543
Президент Пакистана погиб при взрыве военного самолета вместе с американским послом в Исламабаде и генералом Ахтаром, отвечавшим за джихад в Афганистане. Чрезвычайная изощренность теракта наводила на мысль о причастности к нему иностранных спецслужб, то ли советских, которым очень досаждал джихад, то ли — несмотря на присутствие на борту самолета своего посла — американских, ввиду «неподконтрольности» Зия к концу
Глава 6
Уроки и парадоксы Иранской революции
Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, в котором генерал Зия издал указ о начале исламизации Пакистана, останется в истории прежде всего в связи с победой революции в Иране и провозглашением Исламской Республики. Из всех событий современного мусульманского мира иранская революция стала предметом рассмотрения самого большого количества аналитических работ. [544] Их авторы стремятся дать ретроспективный обзор причин, приведших к феномену, которого никто — в том числе и сами действующие лица — не мог предвидеть. В самом деле, в предшествующие годы шахский Иран переживал период великого процветания благодаря повышению цен на нефть, по экспорту которой он находился на втором месте в мире после Саудовской Аравии. Монарх гордился тем, что имел одну из самых мощных в мире армий, оснащенную самыми современными системами вооружения американского производства: Иран, «жандарм» Залива, был призван блокировать советскую экспансию к теплым морям. Технический уход и управление новейшими образцами вооружений требовали присутствия многочисленных американских военных советников. Предоставленный им статус экстерриториальности стал причиной анафемы, которой Хомейни предал в 1964 году шаха, обвинив того в отречении от национального суверенитета. Это стоило Хомейни почти 15 лет ссылки, во время которой имам разработал политико-теологическую концепцию будущей Исламской Республики. В феврале 1979 года он вернется из ссылки победителем на волне триумфа революции.
544
Авторами большинства публикаций, посвященных иранской революции, являются сами иранцы, проживающие в США, куда они эмигрировали после революции, разочаровавшей их надежды. Исторические факты, таким образом, нашли документальное подтверждение в огромном количестве статей. Оценки событий этого периода зачастую полярны, что дает все основания предполагать наличие противоречий и разногласий в студенческой среде, в частности, между либералами, марксистами и левыми. Не имея возможности привести в данной работе полный перечень всех публикаций по данной проблематике, отличительной чертой которых является глубина анализа, свидетельствующего (об этом стоит сказать особо) о научной добросовестности старых кадров интеллигенции, которых железная рука Исламской Республики стерла с лица земли, отметим наличие нескольких направлений, см.: ArjomandS.A. The Turban for the Crown: The Islamic Revolution in Iran. L.: Oxford University Press, 1988. По мнению этого автора, чья работа вызвала большой резонанс, революция носила антимодернистский характер, вознеся на вершину власти (в противоположность Великой французской революции) традиционные слои иранского общества, духовенство и торговцев; см. также: KeddieN. Roots of Revolution: an Interpretive History of Modern Iran. L.: Yale University Press, 1981, где автор отдает дань роли улемов, в частности их способности придавать любому социальному движению реакционную окраску. Работы Ахмада Ашрафа и Али Бануазизи (см.: Ash-raj А., BanuazmA. The State, Classes and Modes of Mobilization in the Iranian Revolution // State, Culture and Society. 1985. Spring. P. 3–40) раскрывают роль каждой из трех групп: улемов, интеллигенции и новых горожан. В некоторых трудах приводится периодизация революционного развития общества, подробнее см.: Milani M. The Making of Iran's Islamic Revolution: From Monarchy to Islamic Republic. L.: Westwiew Press, 1988. Ch. 7–10. Наконец, исследования Фархада Хосрохавара акцентируют внимание на роли народных масс в революционном движении, см., в частности: Khosrokhavar F. Le discours populaire de la revolution iranienne. P.: Contemporaneite, 1990; Idem. L'utopie sacrifice. Sociologie de la revolution iranienne. P.: Presses de la FNSP, 1993; Idem. L'islamisme et la mort: Le martyre revolutionnaire en Iran. P.: L'Harmattan, 1995.
Модернизация Ирана, однако, имела свои изъяны, несмотря на внешнее благолепие, которое воспевали шахские трубадуры. Диктаторский характер монархии, произвол политической полиции — Савак — сделали невозможными любые дискуссии по вопросу будущего страны. Как ни парадоксально, имперская система правления способствовала быстрому становлению городского среднего класса [545] благодаря системе образования, уровень которого был выше, чем в соседних странах. Этот класс, однако, не имел организации, которая выражала бы его политические интересы. Его представители в лучшем случае могли сделать карьеру чиновника или управляющего в имперских структурах. Полное отсутствие свободы слова, абсолютная невозможность самовыражения тормозили развитие демократической культуры среднего класса. В кругах либеральной и левой интеллигенции жили ностальгические воспоминания о временах Национального фронта, о движении лидера националистов премьер-министра Моссадыка, отстраненного от власти в 1953 году в результате заговора, подготовленного ЦРУ. Устранение Моссадыка позволило открыть дорогу безраздельному господству шаха. Несмотря на ауру своих лидеров, социалисты-либералы не имели ни веса, ни особого политического влияния.
545
См.: Kian-Thiebaut A. Secularization of Iran. A Doomed Failure?: The New Middle Class and the Making of Modern Iran // Travaux et memoires de l'lnstitat d'etudes iraniennes. 1988. № 3. В статье дана характеристика светских средних классов иранского общества.
Демократический вакуум способствовал появлению радикальных политических доктрин, особенно в среде студенчества. В 1977 году в Иране было около 175 тысяч студентов, из которых 70 тысяч проходили обучение за границей, большей частью в США. Радикальные доктрины питались в основном из двух источников: марксизма в его различных формах и проявлениях и «социалистического шиизма». Среди иранских марксистов можно было встретить представителей всего спектра международного коммунистического движения: от маоистов до троцкистов и просоветских ортодоксов из партии Туде («Массы»). Все они, однако, были гораздо ближе к книжной культуре пролетарского интернационализма, нежели к самому персидскому обществу. Подвергаясь жестоким преследованиям внутри страны, они были вынуждены заниматься своей деятельностью в эмиграции. Повстанческое движение, начатое в первой половине 70-х годов марксистско-ленинской группой «Федаины народа», [546] намеревавшейся претворить в Иране в жизнь идеи Че Гевары и Мао, захлебнулось в крови, несмотря на мужество и героизм его участников. Как, впрочем, и везде в мусульманском мире, начало 70-х годов в Иране было отмечено всплеском популярности марксистских идей в кругах стденческой молодежи, имевшей доступ к ценностям европейской культуры. Однако эти идеи не нашли отклика в народе, поскольку подобного рода мысли и убеждения были чужды простому люду. )
546
О «Федаинах народа» («Федаянехальк») см.: Ibid. P. 180–188
Сознавая эту трудность, некоторые из молодых интеллектуалов перенесли на шиизм в его революционной интерпретации свои мессианские ожидания, характерные для коммунизма или тьер-мондизма. Али Шариати, о вкладе которого мы уже говорили, стал наиболее ярким выразителем этих идей. По степени известности и влияния ему нет равных в суннитском мусульманском мире. «Социалистический шиизм», интерпретируемый в духе классовой борьбы, превращал имама Хусейна, казненного омейядским суннитским халифом, в символ народа, угнетенного шахом. Свое наиболее воинствующее выражение
547
См.: Abrahamian E. The Iranian Mujajidin. Op. cit. Part 1. Данная работа является основным источником, посвященным организации «Моджахеды народа».
Ускоренная модернизация страны, обусловленная вливанием в экономику нефтедолларов в связи со скачком цен на углеводородное сырье после октябрьской войны 1973 года, дестабилизировала положение двух социальных групп — традиционных средних классов, оплотом которых был базар, и массы молодых мигрантов, перебравшихся из деревни в городское эльдорадо, но ютившихся в кварталах самостроя и трущобах нижнего Тегерана. [548] Эти две группы лишь частично могли воспользоваться плодами экономического подъема. Базар сумел поживиться за счет роста циркуляции благ и товаров, так как он сбывал их и распределял. Но его сектор рынка сокращался по мере усиления влияния новой современной торговой элиты, связанной с шахским двором: лишь она одна имела доступ к наиболее доходным секторам рынка — торговле оружием и нефтью. Что же касается «раскрестьяненных крестьян» [549] и подавляющего большинства городского люда, то они стали жить лучше, чем жили в деревне, однако огни большого города омрачались для них непрочностью их положения и ужасающими условиями существования.
548
О социальных слоях низов иранского общества и иммигрантах из деревень см.: Kazemi F. Poverty and Revolution in Iran. N.Y.: New York University Press, 1980; Khosrokhavar F. L'utopie sacrifice. P. 98. Автор отмечает, что накануне революции около половины населения Тегерана не являлись коренными жителями страны.
549
Ф. Хосрохавар использует это выражение для обозначения неспособности быстрой адаптации деревенского менталитета к новому образу жизни городского иммигранта.
В культурном отношении обеим группам была чужда современная светская идеология, провозглашавшаяся властями. Средние классы и иммигрантская молодежь воспринимали мир и свое место в нем через ментальные категории шиизма, какими их представляло духовенство. На базарах традиционным центром являлись мечети и имамза-де,гробницы святых, поклонение которым широко распространено в шиизме. На городских окраинах с хаотичной застройкой единственными местами, вносившими относительный порядок в это анархичное пространство, являлись культовые места шиизма, где дети изучали Коран и деяния имамов под началом мулл в чалмах. [550] Здесь религия играла не только воспитательную роль, но и выполняла функцию социального стабилизатора. Она благословляла базарных торговцев на получение прибыли, распределяла милостыню, обучала детей, чьи отцы и старшие братья колесили по городу в поисках заработка. Имперская власть плохо относилась к этим религиозным кругам. Мулл проклинали как «черную» (за цвет их одежды) реакцию, государство сокращало количество медресе и независимых богословских школ, пытаясь открывать современные образовательные учреждения под собственным контролем (в свое время эта попытка вызвала взрыв гнева у ссыльного Хомейни).
550
См.: Bayat A. Street Politics: People's Movements in Iran. N.Y.: Columbia University Press, 1997. Автор делится собственным опытом молодого сельского мигранта, интегрировавшегося в общество благодаря системе исламского образования в бедном квартале.
В шиизме духовенство имеет иерархию и организацию, во главе которой стоят аятоллы. Самые уважаемые из них являются «источниками для подражания» («марджа-е таклид»).Будучи получателями занята.,аятоллы пользуются большой независимостью, прежде всего финансовой, от политической власти, к которой они демонстрируют лишь показную лояльность (кетман).Иначе обстоит дело в суннитском исламе, где власти обычно удается завязать тесные отношения с наиболее видными улемами. Государство назначает их на различные должности, выплачивает им вознаграждение, получая взамен их благословение. В годы правления Мохаммеда Резы Пехлеви к шиитской традиции держаться подальше от власти иранское духовенство добавило специфическую враждебность, порожденную тем презрением, с которым шах относился к муллам. Таким образом, в 70-х годах базар и народные кварталы были средоточием религиозной буржуазии и неимущей городской молодежи — легко узнаваемых слоев, культурно чуждых идеологии игнорировавшего их государства. Эти слои находились под сильным влиянием шиитского духовенства, индифферентного и враждебного к режиму, который не располагал надежными союзниками среди шиитских иерархов — в противоположность ситуации в большинстве суннитских стран.
В своей массе духовенство не разделяло революционных концепций Хомейни, желавшего заменить империю Пехлеви теократией (велаят-е факих),в которой верховная власть принадлежала бы факиху — знатоку исламского закона (за ним просматривалась фигура самого Хомейни). Большинство представителей духовенства во главе с великим аятоллой Шариат-Мадари выступали против этого. Всё, чего они хотели, — это максимальная автономия, возможность верховодить в своих школах, социальных учреждениях и самостоятельно распоряжаться финансовыми ресурсами, на которые претендовало государство. Но они совершенно не помышляли о том, чтобы контролировать власть, теологически рассматривавшуюся как нечистая — до возвращения сокрытого имама, мессии, который наполнит мрачный и низменный мир светом и справедливостью.
Несмотря на проявления политического недовольства и разочарования, имперская система продолжала функционировать без особых проблем до того момента, когда снижение (временное) доходов от нефти в 1975 году (—12,2 %), сменившееся подъемом, вызвало экономическую и социальную напряженность, на которую режим отреатировал широкомасштабной кампанией «борьбы со спекуляцией», нанесшей чувствительный удар базару. Самые известные торговцы были брошены в тюрьмы и публично унижены. С этого времени последние перешли в активную оппозицию к шаху. Их гильдии (аснаф)превратились в мощный канал мобилизации населения на борьбу с монархом. В то же время шах беспокоил и современную буржуазию, заставляя владельцев компаний продавать часть своих предприятий работникам, однако при этом ему не удавалось завоевывать сердца трудящихся. В тот момент, когда его изоляция от вышеназванных, социальных групп возросла, шах понял, что пошатнулась и главная внешняя опора его режима: в ноябре 1976 года в Белый дом пришел Джимми Картер. Бесчинства Савак стали одной из мишеней политики защиты прав человека, проводившейся новым американским президентом. Эта политика выразилась в давлении на Иран с целью добиться политической либерализации режима. Средний класс воспринял этот поворот как конец безусловной поддержки шаха со стороны США. 1977 год явился годом митингов и демонстраций либеральной оппозиции, которые впервые за столь долгое время не подавлялись властями: это была «тегеранская весна» — духовенство почти не заявляло о себе. [551]
551
В сентябре 1977 г. Хомейни направил улемам письменное обращение, в котором призвал их выступать против шаха и не оставлять интеллигенции монополию на оппозиционность режиму в благоприятных условиях смягчения репрессий. См.: MilamM. Op. cit. P. 187.