Джинкс
Шрифт:
– Он не придет, – в конце концов сказала Эльфвина.
– Пойду, посмотрю, – решился Ривен.
Он покинул кухню – так тихо, что шагов его Джинкс почти не расслышал. Проползли еще несколько минут. Наконец Ривен вернулся и сообщил:
– Храпит.
Джинкс с Эльфвиной возвратились в лабораторию, Ривен вновь занял свой пост.
Пока они работали, упырь прилетал к окну еще дважды. Таращился на них желтыми глазищами, голодно шевелил губами, а Джинкс в это время гадал, насколько прочно оконное стекло.
– Пожалуйста, подержи это, взбалтывая,
Джинкс начал потряхивать ею над пламенем – не сильно, ровно настолько, чтобы перемешивалась жидкость.
– Проще было бы отравить его, – пробормотал он.
– Сам же говорил, что так поступить мы не можем.
– Не можем, конечно, – согласился Джинкс.
– Потому что станем тогда ничем не лучше его, – добавила, уже протирая рабочий стол, Эльфвина.
– Я знаю. Просто сказал, что отравить его было бы проще, вот и все.
– Ну, это все равно не получилось бы, потому что он иногда спрашивает у меня, не отравлено ли питье.
– Что?
– Когда я приношу ему поссет, он время от времени спрашивает, нет ли там яда.
– Вот как, – Джинкс подумал немного и спросил: – Но тогда тебе придется, если он спросит, и о сонном зелье ему сказать, ведь так?
– Нет, потому что сонное зелье – не яд, – ответила Эльфвина. – А про само сонное зелье он никогда не спрашивает. По-моему, оно готово.
Джинкс снял склянку с пламени. Из нее пахнуло гниющим илом.
– По-твоему он станет пить то, что так воняет?
– Станет. Поссет перебьет и запах, и вкус – я его специально покрепче завариваю.
Она вручила Джинксу пузырек, в который он аккуратно перелил содержимое склянки.
Упырь снова влепился в окно, однако они уже привыкли к нему. И даже не подскочили на месте.
В лаборатории Джинкс был один. Он принес сюда заплечные мешки – свой, Эльфвины и Ривена, – а заодно и пустой дерюжный мешок из кухни. Пора было собирать бутылки. Ривен уже спустился с обрыва. Эльфвина напоила Костоправа зельем и вышла с Костяным Мостом в кармане из замка.
Чтобы снять каменную плиту с лаза, Джинксу пришлось вобрать в себя силу стоявших внизу бутылок. А он этого терпеть не мог.
Он достал из кармана Симона, поставил его бутылку на пол у лаза, – а то еще выпадет при спуске или подъеме. Бросил в лаз мешки и спустился вниз. В холодном безмолвии прохода ему стало казаться, что во всем мире только он один и остался.
В желтом пламени свечи люди, подвешенные в бутылках, были похожи за искривленным стеклом на собственные тени. Перекладывая бутылки одну за другой в мешки, Джинкс старался на них не смотреть. Он чувствовал, как мертвенная сила проникает в него. Может быть, даже пытается его использовать.
Бутылки позвякивали одна о другую. Джинкс работал, стараясь делать это как можно быстрее и тише. Он знал, что, благодаря зелью Эльфвины, время у него есть, но заставить себя поверить в это не мог.
Наконец была уложена последняя бутылка. Джинкс поднял свой мешок, повесил его на спину. Продел руки в лямки мешка Ривена и пристроил себе на грудь. Потом взял в левую руку мешок Эльфвины, а в правую дерюжный – дзынь. Сделал один шаг. Дзынь, дзынь. Еще один, очень осторожно. Бутылки позвякивали, дребезжали. Джинкс остановился, опустил два мешка на пол.
Он взглянул на бивший из лаза луч света. Дело было не только в шуме – как он полезет по лестнице с таким грузом?
И тут из лаборатории донеслись чьи-то шаги.
Джинкс замер. Лаз открыт, не заметить его невозможно. А рядом с ним стоит бутылка, в которой Симон.
Шаги приблизились к лазу, чья-то тень заслонила свет. И этот кто-то начал спускаться по лестнице.
– Ты чего так долго? – спросила Эльфвина.
– От мешков слишком много шума, – ответил Джинкс.
– Так подними их наверх.
– Как? Я не могу использовать силу, она меня злом наполняет. Кончится тем, что я стану таким же, как он.
– Ты таким не станешь. Тем более от простого подъемного заклинания. Да и оно понадобится лишь до тех пор, пока мы не спустимся с острова.
Джинксу эта мысль не нравилась, но, судя по всему, обойтись без заклинания было нельзя. Он впитал в себя силу бутылок – и кости его наполнил холод. Нет, понял он, «зло» – неверное слово для описания этой силы. Походило больше на то, что она была… повреждена. Искорежена. Он поднял мешки над полом.
– А теперь заставь их проплыть сквозь лаз, – сказала Эльфвина.
– Я знаю, что делать, – огрызнулся Джинкс. – Можешь мне не указывать.
Теперь мешки ничего не весили и, плывя над полом прохода, шума почти не создавали. Дойдя до луча света, Джинкс послал их наверх, и они скрылись из глаз, – до сих пор он никогда не творил волшебство, не глядя. Для этого ему потребовалось набрать еще больше холодной мертвенно-живой силы.
Эльфвина шла за ним со свечой. Они поднялись по лестнице. Наверху их ожидали, вися в трех футах [25] над полом, четыре мешка. Джинкс подобрал оставленную у лаза бутылку с Симоном и шепотом сказал:
25
Немногим меньше 1 м.
– Костоправа пока не видно.
– Конечно. Зелье свалило его с ног на несколько часов.
Джинкс подтолкнул мешки по воздуху. Время от времени одна из бутылок звякала, ударяясь о другую, и каждый раз Джинкс замирал, прислушиваясь. Эльфвина верила в сонное зелье куда больше, чем он.
Дверь замка заскрипела – слишком громко. Пройдя в нее, Джинкс увидел аккуратно привязанный к каменным столбикам Костяной Мост. Привязанный Эльфвиной, никогда прежде этого не делавшей. До сих пор его закреплял Костоправ, знавший, надо полагать, правильные узлы.