Джинкс
Шрифт:
Но с другой стороны, он был единственным, кто знал о грозящей Урвальду опасности. И если он так и будет порхать над лесом, то, скорее всего, ничего ей противопоставить не сможет.
А есть еще Эльфвина и Ривен, которые, похоже, ужасно горюют из-за того, что он… ну, в общем, умер, – и есть еще Симон.
И Джинкс проскочил сквозь каменную стену обратно в мастерскую.
Симон как раз протягивал Эльфвине горящий факел. Девочка взяла его и осторожно подступила к указанной Симоном жаровне. Сунула в нее факел, жаровня окуталась дымом. Тем временем Симон подозвал к себе Ривена и – с чуть большей учтивостью – Даму Гламмер и им тоже выдал по факелу. Потом и сам взял факел и разжег четвертую жаровню.
– Теперь встаньте вокруг Джинкса – нет, не так близко! Мне нужен круг, а не равнобедренный треугольник, – Симон подошел к своим помощникам, и стал толчками расставлять их по местам. – Вот так, лицом к нему.
И наконец, сочтя расстановку удовлетворительной, сам занял место в кругу у тела Джинкса.
– Ну, чего вы ждете? Пошевеливайтесь!
– Это ты нам говоришь? – спросил Ривен.
– А кому же еще? Джинксу?
– Вообще-то, мог бы и Джинксу, – ответила Эльфвина, подступая вместе с другими на шаг к телу.
– Теперь идите по кругу! Нет-нет, противусолонь!
– Противусолонь, птенчики, означает против движения солнца, – сказала, легонько подтолкнув Ривена, Дама Гламмер. – Это нужно, чтобы дать заклинанию обратный ход.
– Я знаю, что такое противусолонь, – пробормотала Эльфвина.
Сверху казалось, что тянущиеся за факелами языки пламени образуют кольцо над головами четверки людей. Джинкс смотрел, как оно медленно вращается вокруг тела, которое выглядело в падавших на него желто-оранжевых отблесках почти живым.
Симон монотонно запел что-то на неведомом Джинксу языке.
– Мы тоже должны тебе подпевать? – спросил Ривен.
– Молчи. Нет, – ответил Симон и запел снова.
Поднимавшийся от факелов и жаровен дым вился вокруг Джинкса подобно жизням, вырвавшимся из бутылок Костоправа. Сознание Джинкса путалось, как если бы происходившее внизу было не реальностью, а сновидением. Кольцо огня и ритмичный напев вырвали его из действительности и перенесли куда-то в такое место, где он уже не понимал, почему висит под потолком, а не соединяется с собой, лежащим на полу.
Симон остановился, преклонил колени. Ривен наткнулся на него.
– Встаньте на колени, все. Возложите ладони на тело.
Теперь все четверо стояли на коленях вокруг Джинкса, и шесть ладоней лежали на нем – не хватало только ладоней Симона.
Чародей глянул вверх, в точности туда, где плавал Джинкс, не уверенный, впрочем, что он и вправду здесь плавает.
– Если все получится, Джинкс, ты, скорее всего, почувствуешь себя так, словно только что упал с верхушки огромного дерева. Прости!..
Он достал из кармана зеленую бутылку, склонился над телом, откупорил ее и сразу поднес к губам Джинкса.
И тот почувствовал, что плавно скользит, приближаясь к своему телу. Он мог и не делать этого. Выбор у него был. Он мог улететь и парить над Урвальдом. Джинкс приостановился, завис прямо над телом, а затем принял решение.
Последний участок пути оказался особенно трудным. Джинкс инстинктивно сопротивлялся происходившему.
– Не шевелись, мальчик! – Симон положил ладони ему на плечи.
А потом шевелиться Джинксу уже и не хотелось – нисколечко. Все его тело превратилось во вселенную, тянувшуюся к бесконечно удаленному горизонту, за которым кончалась боль. Ничего, кроме боли, он не ощущал. Насколько мог судить Джинкс, он остался в мастерской наедине с болью, а может, и мастерской-то никакой не было. Боль заново соединяла и сращивала его кости, распределяла по прежним местам мышцы, заставляла костный мозг производить огромные количества крови – взамен потерянной, – Симон когда-то рассказывал ему об органах, скрытых в человеческом теле, но теперь Джинкс ощущал каждый из них с превеликой силой.
– Принесите ему что-нибудь попить, – наконец пробился сквозь боль голос Симона, и эхо его рассыпалось бесконечными повторениями, звеня внутри черепа Джинкса: «что-нибудь попить нибудь попить что-нибудь по-пи-пи-пи…»
Ему хотелось снова покинуть пропитанное болью тело. Зря он сюда вернулся.
– Все хорошо, – сказал Симон. – Все хорошо, Джинкс.
Это звучало как мольба, не заверение.
– Да, – с немалым трудом выдавил, наконец, Джинкс. Все хорошо. Боль ушла, оставив по себе лишь жуткое воспоминание, от которого, решил он, обязательно надо будет избавиться.
– Ну вот, давай сюда питье, поднеси к… да нет, не обливай же его, дурочка! Сходи за другим.
– Извините, – прозвучал голос Эльфвины. – Но вы совершенно уверены, что, сказав хоть разок «пожалуйста», прямо на месте и умрете?
– Пожалуйста. Не шевелись, Джинкс. Полежи, пока твои кости не срастутся полностью.
– Думаю, уже срослись, – ответил Джинкс.
Он почувствовал, как чьи-то корявые пальцы сдавливают и тыкают его то там, то сям. Бесцеремонность их злила Джинкса, но сил противиться у него не было.
– Да, бурундучок починился, – подтвердила Дама Гламмер. – Видите? Косточки как новенькие.
Ее ладонь скользнула под спину Джинкса:
– Даже хребет.
Мыслей ее Джинкс не видел. Как не видел и прежде. Но даже с закрытыми глазами он чувствовал, насколько изумлен Ривен, видел большой оранжевый шар его удивления. Эльфвина же излучала облегчение и мерцающее ярко-синее счастье от того, что Джинкс вернулся, – и такими же чувствами сиял Симон.
Джинкс слышал, как Эльфвина плачет. И это нисколько не соответствовало тому, что она чувствовала. Какие они все-таки странные создания – люди.