Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 10
Шрифт:
Все же потолковать так и не удалось, так как его вызвали по телефону к умирающему, и ему пришлось уйти, даже не допив свой стакан портвейна. Миссис Хилери последовала за ним.
Обе сестры сели с дядей и теткой за бридж и в одиннадцать часов поднялись к себе.
— Ты знаешь, что сегодня одиннадцатое ноября — годовщина перемирия? сказала Клер, выходя из комнаты.
— Да.
— Я ехала в автобусе в одиннадцать часов утра и вдруг заметила, что у двух-трех людей какое-то странное выражение лица. Но что мы могли в те дни переживать? Когда война кончилась, мне было всего десять лет.
— А я помню перемирие, — сказала Динни, — оттого что мама плакала. У нас в Кондафорде жил дядя Хилери. И он произнес проповедь на тему: «Служат и те, кто стоит и ждет».
— Все служат только тогда, когда они что-нибудь за это получают.
— Многие всю жизнь заняты очень тяжелой работой и получают гроши.
— Что ж, верно.
— А почему они это делают?
— Динни, знаешь, мне иногда кажется, что ты кончишь религией. Если только не выйдешь замуж.
— «Офелия, ступай в монастырь!»
— На самом деле, дружок, мне хотелось бы видеть в тебе побольше от нашей праматери — соблазнительницы Евы. Тебе следовало бы стать матерью.
— Да, если врачи найдут способ иметь детей без всего, что этому предшествует.
— Ты пропадаешь даром, детка. Стоит тебе только пальчиком пошевелить, и Дорнфорд упадет перед тобой на колени. Разве он тебе не нравится?
— Самый приятный человек из всех, кого я видела за последнее время.
— «Холодно пробормотала она, направляясь к двери». Поцелуй меня.
— Я надеюсь, дорогая, что все уладится, — сказала Динни. — Не буду молиться за тебя, хотя вид у меня и унылый, но буду мечтать, что и твоя мятущаяся душа обретет покой и счастье.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Крум вторично встретился с прошлым Англии в Друри-Лейн. Для трех остальных приглашенных на обед Дорнфордом это посещение было первым, и не случайно тот, кто взял билеты, устроил так, чтобы они сидели по двое: Тони и Клер — в середине десятого ряда, а Дорнфорд и Динни — в конце третьего.
— О чем вы думаете, мисс Черрел?
— Я думаю о том, насколько английские лица изменились с тысяча девятисотого года.
— Все дело в волосах. Лица на картинах, написанных сто — полтораста лет тому назад, гораздо больше похожи на современные.
— Свисающие усы и шиньоны меняют выражение лица. Но было ли у них выражение?
— Вы считаете, что у людей викторианской эпохи были менее выразительные лица?
— Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.
— Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.
— Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры… Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.
— А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.
— Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.
— Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нем открылись какие-то широкие шлюзы…
— Но он уехал, Клер?
— Да, уехал, уехал… Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблен. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.
— А почему бы ей не увлечься?
— Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор еще от нее не оправилась.
— Лучшей свояченицы я бы не желал.
— А вы бы очень этого хотели?
— Господи! Ну конечно! Еще как!
— А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?
— Очень приятный человек, и совсем не сухарь.
— Будь он врачом, он, наверно, удивительно обращался бы с больными. Он католик.
— Это ему не помешало при выборах?
— Наверное, помешало бы, но его соперник оказался атеистом, так что вышло одно на одно.
— Политика — ужасно нелепая штука!
— А все-таки занятная.
— Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.
— Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.
— Ах, вот как!
— Я и не думала дразнить вас, Тони.
— Это все равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдем покурим.
— Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.
— Подождите!..
Динни глубоко вздохнула.
— Какой ужас! Я еще помню историю с «Титаником». Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!
— Вы правы.
— Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.
— И у вас тоже многое погибло?
— Да.
— Вы не хотите об этом говорить?
— Нет.
— Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.
— Да, но она оказалась в капкане.
— Она из него вырвется.
— Не могу допустить мысли, чтобы ее жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.
— Только если ее муж даст повод.
— Не даст, он будет мстить.