Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 14
Шрифт:
Уистер (Уолтеру). Из Скотланд-ярда, сэр. Сыщик Уистер.
Уолтер (неодобрительно глядя на него). Хорошо. Я скажу отцу. (Уходит в кабинет хозяев фирмы.)
Оттуда выходит Джеймс.
Джеймс. Доброе утро. (В ответ на умоляющий жест Коксона.) Очень сожалею, я бы не возбуждал дела, если бы считал себя вправе. Откройте вон ту дверь.
Изумленный и испуганный Суидл открывает дверь.
Идите сюда, мистер Фолдер!
Когда Фолдер, весь сжавшись, выходит из свой комнаты, сыщик по знаку Джеймса хватает его за руку.
Фолдер (отшатываясь). О нет… нет!
Уистер. Ну, ну, не упирайся, будь умницей!
Джеймс. Я обвиняю его в уголовном преступлении.
Фолдер. О сэр, я же брал не для себя… Я сделал это ради одной… Отпустите меня только до завтра!
Джеймс делает движение рукой. Видя этот непреклонный жест, Фолдер застывает. Затем, повернувшись, послушно идет за сыщиком, который держит его за руку. Джеймс следует за ними, суровый, высоко держа голову. Суидл с открытым ртом кидается к двери, затем бежит за сыщиком и Фолдером в приемную и на площадку лестницы. Когда они исчезают, Коксон круто поворачивается и бросается в приемную.
Коксон (хриплым голосом). Постойте! Постойте! Что мы делаем?!
Молчание. Коксон достает платок, вытирает пот со лба. Неверной походкой идет к столу, садится и невидящими глазами смотрит на свой завтрак.
З а н а в е с
Туманный октябрьский день; зал суда; он заполнен стряпчими, адвокатами, репортерами, приставами и присяжными заседателями. За внушительной перегородкой на скамье подсудимых сидит Фолдер, по обе стороны от неге стражники, они совершенно невозмутимы и словно не замечают его присутствия. Фолдер сидит напротив судьи, который тоже как будто ничего не замечает и ко всему безразличен. Гарольд Кливер, обвинитель, пожилой худощавый человек с желтым лицом. Он в заношенном парике, почти не отличающемся по цвету от его лица. Гектор Фром, защитник, высокий молодой человек, чисто выбритый, в ярко-белом парике. Среди зрителей — уже давшие показания Джеймс и Уолтер Хау и кассир Каули. Уистер, сыщик, покидает ложу свидетелей.
Кливер. На этом обвинение заканчивает допрос свидетелей, милорд. (Садится, подбирая мантию.)
Фром (вставая и кланяясь судье). Ваша милость, господа присяжные! Я не стану оспаривать тот факт, что подсудимый подделал чек, но я намерен представить вам доказательства, свидетельствующие о состоянии рассудка подсудимого, и убедить вас, что было бы ошибочно думать, будто он мог отвечать за свои поступки в момент совершения преступления. Я намерен доказать вам, что он совершил это преступление в момент умственного помрачения, достигавшего степени временного помешательства и вызванного сильным потрясением. Джентльмены, подсудимому всего лишь двадцать три года. Я вызову сюда, в качестве свидетельницы, женщину, от которой вы узнаете о событиях, приведших его к преступному акту. Вы услышите из ее собственных уст о трагических обстоятельствах ее жизни и о еще более трагической любви, которую она внушила подсудимому. Эта женщина, джентльмены, влачила жалкое существование при муже, который обращался с ней самым ужасным образом и от которого она в конце концов ушла, опасаясь за свою жизнь. Конечно, я не скажу, что следует поощрять и хвалить человека, который влюбляется в замужнюю женщину. Я не скажу также, что он был обязан спасать ее от изверга-мужа. Ничего подобного я утверждать не стану. Но все мы знаем силу страсти, и я прошу вас, джентльмены, слушая ее показания, помнить, что связанная с вечно пьяным, грубым, как зверь, мужем, она не имела возможности избавиться от него; как вам известно, чтобы женщине добиться развода, побои мужа — недостаточное основание, нужно, чтоб он совершил более серьезное преступление, а в таковом ее муж, по-видимому, не виновен.
Судья. Относится ли это к делу, мистер Фром?
Фром. Безусловно, относится, милорд! И сейчас я постараюсь доказать это вашей милости.
Судья. Очень хорошо.
Фром. Какой же у нее оставался выход при сложившихся обстоятельствах? Она могла или продолжать жить с этим пьяницей, в постоянном страхе за свою жизнь, или же она могла обратиться в суд за разрешением жить раздельно. Но, джентльмены, по опыту других подобных дел я знаю, что суд был бы для нее очень слабой защитой от жестокого мужа. И если бы даже ее прошение имело успех, ей, весьма вероятно, пришлось бы идти в работный дом или на улицу, потому что, — как она сама сейчас видит, — нелегко женщине, не обученной какому-либо ремеслу, не имеющей средств к существованию, прокормить себя и детей, не прибегая к помощи закона о бедных или, если уж говорить вполне откровенно, не продавая свое тело.
Судья. Вы довольно далеко отклонились от сути, мистер Фром!
Фром. Я сию минуту перейду к существу дела, милорд!
Судья. Будем надеяться.
Фром. Итак, джентльмены, я говорил все это для того, чтобы вы отнеслись с особым вниманием к словам этой женщины. Она скажет вам, а подсудимый подтвердит, что, оказавшись перед таким выбором, она возложила все свои надежды на обвиняемого, зная чувства, которые он к ней питает. Выход из своего печального положения она видела в бегстве с ним куда-нибудь за границу, где оба они были бы никому не известны и могли бы сойти за мужа и жену. Это было отчаянное и, как, несомненно, скажет мой коллега Кливер, безнравственное решение, но, как бы то ни было, мысли их обоих постоянно обращались к такому исходу. Одно прегрешение не оправдывает другого, и те из вас, кому не грозит опасность очутиться в подобном положении, пожалуй, имеют право воздевать руки к небу, — об этом я предпочитаю молчать. Но, джентльмены, какова бы ни была ваша точка зрения на эту часть истории обвиняемого, каково бы ни было ваше мнение о праве этих молодых людей при сложившихся обстоятельствах самим устанавливать для себя законы, несомненным остается то, что молодая женщина, в глубоком отчаянии, и молодой человек, почти мальчик, который так преданно любил ее, избрали известный вам и, если угодно, достойный порицания план совместного бегства. Но для этого, конечно, им нужны были деньги, а денег не было. Что же касается действительных событий, происшедших в утро седьмого июля, когда был подделан чек, событий, которые, я надеюсь, позволят мне доказать невменяемость моего подзащитного, то я предоставляю этим событиям говорить за себя устами моих свидетелей. Роберт Коксон! (Оборачивается, смотрит вокруг, берет лист бумаги и ждет.)
Коксона вызывают в зал суда. Он входит в свидетельскую ложу, держа перед собой шляпу.
Его приводят к присяге.
Как ваше имя?
Коксон. Роберт Коксон.
Фром. Вы старший клерк юридической конторы, где служил подсудимый?
Коксон. Д-да.
Фром. Долго ли подсудимый был на службе в этой конторе?
Коксон. Два года. Нет, ошибаюсь, два года без семнадцати дней.
Фром. Все это время он был под вашим наблюдением?
Коксон. Кроме воскресений и праздничных дней.
Фром. Понятно. Мы хотели бы услышать, что вы можете сказать о его поведении на протяжении этих двух лет.
Коксон (обращаясь к присяжным доверительно, таким тоном, словно он немного удивлен, что его спрашивают). Он славный молодой человек, с ним приятно было поговорить. Я не могу сказать про него ничего дурного, напротив, я был потрясен, когда он сделал такую вещь.
Фром. Давал ли он вам когда-нибудь повод подозревать его в бесчестности?
Коксон. Нет, что вы! Нечестность в нашей конторе — такого и быть не может!
Фром. Я не сомневаюсь, что присяжные высоко оценят ваши принципы, мистер Коксон.
Коксон. Каждый деловой человек знает, что честность — это самое важное.
Фром. Значит, вы даете ему вполне хорошую характеристику, так или не так?
Коксон (оборачиваясь к судье). Конечно. Нам всем работалось хорошо вместе, пока не случилась эта история. Она меня просто потрясла.
Фром. Теперь перейдем к событиям утра седьмого июля, когда был подделан чек. Что вы можете сказать о поведении подсудимого в то утро?
Коксон (оборачиваясь к присяжным). Если вы хотите знать мое мнение, он был не в себе, когда сделал это. Так мне кажется.
Судья (резко). Вы хотите сказать, что он был невменяем?
Коксон. Не в себе.
Судья. Нельзя ли немного поточнее?
Фром (успокаивающе). Расскажите нам, мистер Коксон, в чем это проявлялось?