Джума

Зурабян Гарри

– Как "утка", - донеслось все из того же угла.

Центральная больница или, как называли ее жители, "Централ", повидала на своем веку, да не на одном, много чего и кого. Здесь, где грань между жизнью и смертью, практически, отсутствовала и переход из одного состояния в другое напоминал господствующую над полем боя высоту, в течение суток не раз переходящую "из рук" этого света "в руки" того и обратно, с годами выработалась, пустила корни и обзавелась могучей кроной своя собственная шкала человеческих ценностей.

"Централ" являлся своеобразной реликвией, ассоциируясь с неким символом русского самопожертвования, в которых

соединились в прочный, неподверженный разрушению стихий и времени, конгломерат мужество и вера, самоотречение и талант. В этой больнице работал персонал, еще помнивший и чтивший традиции русских земских врачей. И первый вопрос, который задавали здесь при поступлении, был: "Где болит?" А первый ответ на чужую боль: "Сделаем все возможное."

В "Централе" не имели значения ни звучная фамилия, ни связи, ни общественное положение. Все измерялось только уровнем боли и страданий. У тех, у кого они были на грани человеческих сил, и получали помощь в первую очередь. По таким и не по каким иным законам более жил белоярский "Централ" в конце второго тысячелетия от Рождества Христова. И руководствуясь именно этими законами, Артемьев сделал первый шаг не к Родионову, а к истекающему кровью Полуянову. Бегло осмотрев его, он резко выпрямился и распорядился:

– Срочно в рентген-кабинет, потом - в пятую операционную. Я сейчас поднимусь. Здесь проникающее ранение головного мозга.
– Он повернулся к Родионову и видя, что тот в сознании, спросил: - У вас тоже огнестрельное?

Борис Николаевич с мучительной гримасой слегка приподнял руку. Артемьев осмотрел его и, стараясь не встречаться взглядом, но вежливо и с сочувствием проговорил:

– Вам предстоит небольшая операция. Не волнуйтесь, думаю, кость руки не задета, но ревизия раны необходима.
– Он заставил себя ободряюще улыбнуться: - Все будет хорошо.

Георгий Степанович уже собрался покинуть помещение, когда к нему с опаской приблизился один из сотрудников милиции в чине майора.

– Простите, Георгий Степанович, когда можно будет опросить больных и составить протоколы?

– Не раньше завтрашнего утра. Это в отношении Родионова. Что касается Полуянова...
– Он покачал головой и приглушенно, почти на ухо добавил: Ничего не могу обещать. Но мы сделаем все возможное, - и, попрощавшись, быстро вышел.

Несмотря на приложенные усилия врачей и длившуюся более шести часов, операцию, Полуянов умер. Родионов же, напичканный снотворным и обезболивающими, как рожденственский поросенок гречневой кашей, сладко посапывал в четырехместной палате. Что ему снилось, ведает лишь Господь Бог. А по "Централу" уже катились, обгоняя друг друга и обрастая подробностями, жуткие слухи о покушении на "самого Родионова".

Георгий Степанович, сидя у себя в кабинете, описывал ход операции и готовил оформление истории болезни умершего Полуянова, когда к нему постучали и в приоткрытую дверь заглянул Гурьянов.

– Дохтур, мозги тута вправляют?
– переступил он порог, улыбаясь.

– Тута, старый греховодник, - улыбнулся в ответ нейрохирург и, кивая на кресло, заметил: - Посиди минут пять, я уже эпикриз заканчиваю.

Ерофей, на правах старого друга, наполнил чайник и включил его. Заглянул в заварочный, понюхал, неодобрительно скривился и покачал головой, пробурчав себе под нос:

– Нешто энто напиток?

– Не успел заявиться, уже раскомандовался, - беззлобно

огрызнулся Артемьев, не отрываясь от бумаг.

– Пиши-пиши, не отвлекайся, а то ошибок наделаешь, - не остался в долгу Ерофей.

– Все!
– шумно выдохнул Георгий Степанович, откладывая ручку и поднимаясь из-за стола.
– Посиди, я сейчас историю передам на вскрытие.

Спустя несколько минут, он вернулся и устало опустился в кресло.

– Там шансов с самого начала ноль было, - проговорил с сожалением. Ты уже в курсе?
– бросил он пытливый взгляд на Гурьянова.
– Говорят, будто какая-то женщина в Родионова метила, а Полуянов его заслонил собой.

– Женщина...
– хмыкнул Ерофей и посмотрел в упор на Артемьева: - Ты нешто и, правда, не ведаешь?

– Ерофей, я почти семь часов в операционной простоял, а перед этим всю ночь дежурил. Мне как-то не до подробностей было.

– Капитолина Сотникова их уделала, - кратко бросил Ерофей.

Георгий Степанович несколько минут безмолвно смотрел на Ерофея, пытаясь дойти собственным сознанием до сути сообщенной ему новости.

– А сама?
– наконец, обрел он дар речи.

Гурьянов отвел взгляд, глядя в окно.

– Ерофей!
– почти выкрикнул Артемьев, - ну что ты молчишь? Что с Капитолиной?

– Убили, - глухо проговорил он.

– Как?! Не может быть!
– недоверчиво ахнул Георгий Степанович.

– А энтот гад снову вывернулся, ну ты подумай!
– в сердцах Ерофей Данилович громко стукнул кулачищем по столу.
– Дык ишо и слух пустил, навроде энтот второй его прикрыл. Враки все! Родионов за им, как за щитом схоронился. Она, Капитолина значит, прям у входа его в энтот их штаб и встретила поутру. Родионов вышел-то, а с им цельная свита - вояки, цивильные да жандармов куча, понаехали нынче спозаранку. Говорят, большие шишки все. Ну, а Капитолина, видать, уж поджидала его. Всю обойму и шарахнула. Тут и свита вроде как опомнилась. На ей места живого не оставили...

– Откуда же у нее оружие взялось?
– потрясенный рассказом Ерофея, едва слышно проговорил Артемьев.

– Видать, от мужика осталось. Да теперича-то чего гадать? Мальчонка у ей остался. Сирота...

– Он до сих пор у Марка в отделении реабилитации лежит. Блюмштейн, между прочим, в нем души не чает. У него же пятеро и все - девчата, а он всю жизнь наследника хотел. Да... Капелька, Капелька... Постой, Ерофей, спохватился Георгий Степанович, - у нее же, по-моему, подруга была, кажется, Вера Николаевна... Рясная! Точно - Вера Рясная. Она тоже у Марка курс лечения проходит, - вздохнул невесело Артемьев.

– Проходила. Проходила, Егор. Почитай уж, два дня, как представилась.

– Чума?

Ерофей Данилович покачал головой и с тоской вновь отвернулся к окну, глухо ответив:

– Руки на себя наложила. В петлю полезла... Эх, жизня! Она опосля себя записку больно страшную оставила: все подробно описала, чего с ей изверг тот сотворил и приписала , что, мол, ни днем, ни ночью покоя ей нету... Егор!
– неожиданно со страстью воскликнул Гурьянов, - Ну растолкуй ты мне, лешаку старому, може я чего не понимаю? В войну, к примеру, страсти-то какие полыхали, но ить посередь своих-то не было душегубства такого! А ныне, что ныне-то меж людьми творится стало! Страшно мне, Егор, за Аннушку. Не приведи Бог, со мной что случится...
– Он подавленно замолчал.