Джума
Шрифт:
– Петр Андреевич, кажется есть, - подходя, тихо проговорил Костиков. Дом напротив, третий этаж, средний подъезд, квартира четырнадцать. Жилец, ветеран войны, две недели назад продал квартиру и уехал к сыну в Беларуссию. Соседи утверждают, что все окна и дверь были наглухо закрыты.
– Приходько там?
– Да, сторожит.
– Бери Лешу и тихо-о-онечко - понял?
– зашли и вышли, сделав все, как надо. Пока вся эта шушера не очухалась. Вперед.
Он подошел к Завьялову:
– Васильич, может дашь мне "увольнительную",
– Совсем с ума сошел?!
– зашипел тот.
– Начальника Управления КГБ Белоярска завалили...
– Убили, Сережа, убили, - твердо поправил его Иволгин.
– Заваливают быка на корриде. А таких, как Малышев, убивают. Это Родионов, сука!
– Да тише ты!
– рыкнул на него Завьялов.
– И без того такой мюзик-холл устроили, моей задницы не хватит скоро, чтоб прикрывать ваши художества.
– Больше задницу отращивать надо было!
– огрызнулся майор.
– С тобой отрастишь, как же... Чего ногами засучил, далеко собрался?
– Писать хочу, - вежливо ответил Иволгин. И в ту же секунду с мольбой взглянул на полковника: - Будь другом, отпусти, а то ведь, не ровен час, опозорю... честь штанов жандармского корпуса.
– Петя, десять минут и ни секундой больше. Понял? И попробуй только мне что-нибудь в клювике не принести. Еп-п-полеты посрываю!
– Принести-то принесу, да кабы не подавиться, - не остался тот в долгу и, бочком протиснувшись сквозь гомонящую толпу и невесть откуда набежавший народ, быстро пересек улицу, скрывшись за углом стоящего напротив дома.
Майор зашел в подъезд, бегом поднялся на третий этаж. Остановился на пустой площадке и, шагнув к двери с цифрой "14", негромко постучал, воровато озираясь на две соседние квартиры и благодаря Бога, что у них в дверях нет модных нынче "глазков". Дверь тотчас приоткрылась и Петр Андреевич бесшумно скользнул вовнутрь. Неслышно клацнул замок. Привыкнув к полумраку в прихожей, он прошел в комнату вслед за Игорем. И резко остановился на пороге.
В комнате, возле молодого мужчины, лежащего навзничь, стояли, не шевелясь, Добровольский и Костиков.
– Чума, - предостерег Алексей.
– Можно сказать, на скаку остановила...
– Живой?
– с надеждой все-таки спросил Иволгин.
– Ну-у, - протянул неопределенно капитан, - я бы сказал, на том свете он уже побывал, но пока не решил, где лучше.
Иволгин перевел взгляд на оружие и красноречиво глянул на Алексея. Тот понял его без слов и, ухмыльнувшись, заметил:
– Обижаете, товарищ майор... или стареете. Все сделали, все сняли. Теперь можно и с другими поделиться. А там уж, кто проворнее.
Иволгин долго, словно не слыша его, смотрел на лежащего парня.
– Андреич...
– негромко окликнул его капитан.
– А?
– очнулся тот. Лицо его приняло странное выражение, он вздохнул и произнес с какой-то безысходной тоской:
– Нет, все-таки гадское время!
– Потом подобрался,
– Иных деятелей за Романа Ивановича не принимаем. Хватит с этими уродами буквой Закона разговаривать. С ними теперь только дубинкой и только по черепу. Выживут, значит, Бог простил. Нет, извините.
– Он повернулся к Костикову: - Саша, дуй к Краснову. Знаешь, где их "штаб-квартира"? Вот и молодец. Передашь ему, что Малышева убили, а Иволгин томагавк откопал. Он знает, что делать. Пошли, орелики...
... Второму, не сдержавшему клятву и вновь свернувшему на дорогу войны, повезет больше. Он останется в живых...
Второй знал, что уходить надо, не оглядываясь, но ничего не мог поделать: оглянулся. И только после этого зашагал прочь. "Вот и все, подумал про себя.
– Самое страшное на войне, когда знаешь, что тебя никто не ждет с войны домой. И уж совсем плохо, если дома нет, как такового, и ты не знаешь: кто ты? чей ты? где растет и растет ли вообще где-нибудь дерево твоего рода?" Он вспомнил написанную когда-то их группой песню и пока шел, напевал ее про себя.
Мы все давно убиты на войне,
На той, что еще только где-то будет
И шар земной, качаясь на волне
всех странствий и миров, о нас забудет.
Ну, а пока нам солнце бьет в глаза
И дождь с небес нам души омывает,
Пусть в наши черствые, но хрупкие сердца
Калибр любви безжалостно стреляет!
... Я шагну на порог и устало к стене прислонюсь.
Сквозь потери и боль всех дорог я тебе,
словно Ангел Заблудший, явлюсь.
Посмотри мне в глаза и в обвальной, немой тишине
Расскажи, как жила и что думала ты обо мне.
Как цвели здесь сады и как лета палящего зной
Вдруг накрыли дожди, увлекая осенней волной.
Я забыл эту жизнь. Позади - нескончаемый бой...
Говори. И пока говоришь, я напьюсь, опьянея тобой.
А наутро опять - пыль бескрайних дорог.
А наутро опять - бой и грохот сапог.
Мы не значимся в списках поколений Земли:
просто - воины Космоса, просто - слуги Войны.
Мы придем и уйдем, отлюбив невпопад,
Вспоминайте нас в августе, когда... звездопад.
(Стихи Л. Затяминой)
... У Второго была цель, непроглядная, как тьма и опасная, как крутой обрыв. Его целью был Черный яр и человек, который служил ему верой и правдой.
Он долго ехал на машине. Остановив ее и замаскировав, еще дольше шел пешком. Это была не Его местность и не Его ландшафт, но Он привык полагаться только на самого себя. Так Его учили, так Он со временем привык и именно это не раз спасало Ему жизнь. С собой Он нес все необходимое на случай, если придется защищать свою жизнь или лишить кого-либо чьей-то.