Джума
Шрифт:
– Меня барышни мои во время ночных дежурств всегда домашней выпечкой балуют, - бодрым тоном начал он.
– Я и вас с удовольствием угощу... Иволгин заметил, как напряглась его спина.
– Да вы спрашивайте, Петр Андреевич, - не выдержал Артемьев, - не молчите. Я ваше нетерпение, милостивый государь, затылком чувствую.
Заведующий разлил чай, подал одну чашку гостю, на стол выставил красивую тарелку с аппетитными сдобными маленькими булочками. И лишь после этого сел в кресло напротив Иволгина.
Под его внимательным, ироничным взглядом майор почувствовал себя провинившимся школяром.
–
– Старорежимные?
– усмехнулся доктор.
– Это, уважаемый, исконно русский язык: прекрасный, образный и удивительно точный в определении сущности предмета или явления. Но, увы, исчезает. А с ним и культура, и, главным образом, нация. На мой взгляд, сильное, независимое и прогрессивное государство - отнюдь, не мудрые руководители и боеспособная армия, а язык основа основ. Чем глубже народ его знает, чем ревностнее оберегает от чужых слов и выражений, тем он культурнее и образованнее.
– Он устало взглянул на Иволгина: - Вам необходима консультация в отношении моего пациента?
– Ваш пациент...
– усмехнулся невесело тот.
– Для меня он, к сожалению, подозреваемый номер один.
– Я догадываюсь, Петр Андреевич, почему вы изволили пожаловать в столь раннее время. Ваш сотрудник, Игорь Васильевич, вероятно, услышал то, что мне хотелось бы подольше сохранить в тайне. И ваша прелюдия о моих "мудренных" словах - не случайна.
– Он вздохнул: - Да вы пейте чай, Петр Андреевич. Я, разумеется, никоим образом и в мыслях не держал, как у вас говорится, "противодействовать следствию". Но, поверьте старику, имевшему дело не с одной больной головой: мой пациент - не убийца. Он свободно говорит, по меньшей мере, на трех языках. Вряд ли у него имелось нечто общее с известным в ваших кругах Горынычем.
– Как вы сказали? На трех языках?!
– ошарашенно произнес Иволгин.
– И давно он... говорит?
– Дня четыре.
Майор с неподдельным интересом взглянул на Артемьева:
– Георгий Степанович, отчего вы скрывали?
– Мне обязательно отвечать?
– Это не допрос, - говоря так, Иволгин наперед предвидел ответ.
– Тогда позвольте оставить сей грех для рассмотрения в высшей инстанции, - заведующий кивнул на висевшую в кабинете, по всей видимости, старинную икону с изображением Спасителя.
– Однако, - усмехнулся майор. И тут в голову пришла, на первый взгляд, совершенно абсурдная мысль.
– Георгий Степанович, а он, часом, не какой-нибудь ваш родственник или знакомый?
– спросил как-будто в шутку, но при этом пристально глядя тому в глаза.
Артемьев не отвел взгляд, но майор готов был побиться об заклад: всего на мгновение в лице доктора что-то неуловимо проскользнуло.
– Георгий Степанович, - решил он его "дожать", - чувствую я, вы что-то знаете. Поймите, возможно, вы - единственный, кто в состоянии помочь и нам, и вашему пациенту. Мы даже имени его не знаем.
– Ему не поможет и Господь Бог, дорогой Петр Андреевич, - с грустью констатировал Артемьев.
– Он - не человек, а существо...
– Хорошее существо - на трех языках шпарит!
– не удержался Иволгин.
– ...Его
– А в лучшем?
– подался вперед майор.
– В лучшем для него - смерть.
– Значит, надежды нет, - подвел итог Иволгин.
– Один шанс на миллион, - негромко сказал доктор.
– Все-таки шанс, но миллион...
– покачал головой майор.
– Петр Андреевич, я сорок лет, простите за грубость, копаюсь в чужих мозгах и мог бы рассказать вам фантастические вещи. Мозг - уникален, по строению, возможностям. Видите ли, я пришел в медицину атеистом и безбожником, а ныне - верующий. И верю: мозг и душа человека - парные органы. Да-да, не улыбайтесь. Разум и душа - две неизменные, основополагающие сущности природы. К сожалению, нынешняя медицина от этого бесконечно далека. Не до глубин ей, знаете ли, души и мозга. Капельниц, шприцов одноразовых дефицит.
– Он, вздохнув, развел руками: - Перестройка. Строим, перестраиваем, считайте, с семнадцатого года. Одни сплошные народохозяйственные стройки. А человек где? В чем смысл его жизни? Неужели в тоннах зерна и чугуна, выданных на гора или в новой квартире и машине, счете на сберкнижке?
– Артемьев поднялся: - Извините, Петр Андреевич, это у меня уже старческий маразм. Надумал, старый пень, смысл жизни искать.
Иволгин тоже встал:
– Спасибо за чай, Георгий Степанович...
– взглянул иронично.
– Знаю-знаю, - понял его заведующий, махнув рукой.
– Если что, обязательно известим. Да и ваши здесь... бдят неустанно.
– Он протянул руку для прощания: - Будьте здоровы и заходите, как время будет. Не только по служебной необходимости.
Когда Иволгин вышел, Артемьев обошел стол, выдвинул нижний ящик и, подняв стопку папок, достал старую, пожелтевшую фотографию на плотной бумаге, с вензелями дореволюционного алфавита. С минуту внимательно ее разглядывал, потом медленно опустился в кресло и закрыл глаза.
"-... Папа, это же тот беляк, с "Императрицы". Ну, который просил тебе за Марусю передать.
– Он не беляк, Егорка, а русский офицер - Сергей Рубецкой, потомок старейшего, славного рода. Но главное, он - самый мужественный, образованный и благородный человек из всех, кого я встречал в своей жизни.
– Папа, откуда у нас его фотография?
– Вот подрастешь маленько и расскажу тебе. Не будь Сергея, и мы бы с тобой не встретились..."
– Не может быть, - вслух произнес Артемьев.
– Сколько лет прошло, почти век. И вдруг этот юноша, говорящий на нескольких языках. Словно призрак, заплутавший между прошлым и настоящим. Невозможно поверить... Но какое сходство!
Иволгин перечитал лежащие перед ним бумаги. Не отрываясь, в волнении поднял трубку телефона внутренней связи, набрал номер.
– Капитан Добровольский, - ответили на другом конце после третьего гудка.
– Иволгин, - отрекомендовался майор.
– Леша, срочно зайди ко мне. И сигареты захвати.
– Ты ж не куришь, Андреич!
– изумленно воскликнул Добровольский.
– Я скоро колоться начну, - буркнул тот.
– Давай в темпе, - и бросил трубку.
Через несколько минут дверь открылась: