Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей
Шрифт:
Мервин поднялся было на колени, чтобы взглянуть, что происходит вокруг. И тотчас над его головой и справа тонко пропели пули. И, несмотря на рев, скрежет, грохот, он услышал, почувствовал, ощутил каким-то неведомым ему самому образом направленный в его сторону и именно ему предназначавшийся зов с того света. Он тут же ткнулся лицом в землю.
Посвист пуль прекратился. Падая, он задел плечом труп Джека. Но если еще утром прикосновение к мертвецу вызвало приступ рвоты, то теперь, напротив, Мервин почувствовал облегчение — труп хотя бы с одной стороны был ему надежной защитой…
Пелена дыма, гари и пыли плотно висела над долиной. Запах крови, разлагающихся трупов проникал, казалось, в каждую пору, в самый мозг живых. Во внезапно упавшей на землю тишине громко и зловеще трещали горевшие джунгли. Тишина эта обманула даже такого опытного солдата, как полковник Ките Уэйли. Командир сводного отряда, высокий седой калифорниец, нравился подчиненным своим неизменным спокойствием и опытом старого вояки. Любимое его изречение знал в отряде даже самый юный, безусый рядовой: «Я верю себе, судьбе и святому Франциску». Вот и сейчас, оторвавшись от земли и опершись на локоть, полковник Уэйли бодро выкрикнул:
— Солдаты, бегом за мной к геликоптерам! Погрузим в них наших убитых и раненых товарищей, получим боезапасы и провиант. Вперед, марш, да хранит вас святой Франциск!
Полковник и несколько находившихся рядом с ним солдат подбежали к приземлившемуся вертолету. Уэйли поставил ногу на ступеньку, схватил протянутую ему пилотом руку. И в тот же миг вертолет поразила словно упавшая с неба молния. От взрыва содрогнулась земля. Багровый факел взметнулся к мутному небу.
Упругая волна горячего воздуха отбросила Мервина в сторону. Придя в себя, он ощутил во рту острый привкус горечи. В воздухе висела пелена гари и дыма. Было трудно дышать, казалось, что в легкие с каждым глотком воздуха вонзаются раскаленные металлические опилки.
Мервин с трудом приподнялся на локте. Сквозь серую пленку, заволакивающую небо, солнце казалось раскаленной каплей. Было тихо — удивительно, невероятно тихо. И в этой тишине Мервин вдруг услышал звуки музыки. Она лилась откуда-то издалека — тихая, прекрасная. Мервину казалось, что он уже когда-то слышал эту музыку. Но он никак не мог вспомнить, где и когда это было. Но это было, было!.. Он слишком хорошо помнил и эту радость, и эту печаль, которые и тогда и теперь навеяла на него эта музыка. Постепенно мелодия ширилась, становилась громче, громче. И вот уже Мервин был не в силах выносить того торжественного грома, который заполнил все вокруг…
Внезапно из клубов дыма в нескольких ярдах от него вынырнул сержант Маклаф. Мервин хорошо знал этого австралийца. Вместе они проползли не один десяток миль по горящим джунглям, не из одной ржавой речушки напились теплой отравы. Сержант, широко раскрыв глаза, бежал прямо на него. Живот его был вспорот осколком, он обеими руками зажимал страшную рану. Он что-то кричал, но Мервин ничего не слышал. Австралиец споткнулся о него и исчез в слепящем смерче огня. Мервин даже не почувствовал боли от удара каблуком в грудь. В стороне рвались снаряды. На небольшой высоте промчались транспортные самолеты. Мервин все это отлично видел. И ничего не слышал. «Контужен! Оглох!» — понял он наконец.
Он не знал, сколько прошло времени. Солнце стояло почти в зените. Губы у Мервина пересохли и растрескались до крови. Глаза воспалились. Появились москиты. Они облепили щеки, глаза, губы. «О великий боже! — думал Мервин. — Если все эти испытания ниспосланы мне затем, чтобы проверить истинность моей веры, то поимей милосердие! Силы мои не беспредельны…» Мервин закрывал глаза, и перед ним возникало изображение Иисуса Христа и фрески Рафаэля. Красочную репродукцию ее он видел в одном из альбомов, когда они с Джун были в гостях у дяди Дэниса. Джун, дядя Дэнис — где и когда это было? И было ли это на самом деле, не пригрезилось ли все это ему в перерыве между двумя боями этой долгой войны? Да когда же наконец уберется прочь проклятое солнце? Когда? И уберется ли вообще?
Как все это началось?
Когда они прибыли в Сайгон, их встречал личный эмиссар президента. Все было торжественно, празднично: и оживленно-бодрые лица офицеров союзных войск — американцев, австралийцев, южновьетнамцев, и бравурные мелодии воинских маршей, которые исполнял армейский духовой оркестр, и застенчивые улыбки девушек-подростков, жительниц столицы, приветливо махавших новозеландскими и южновьетнамскими флажками. Две недели, пока их батарея готовилась к отправке на фронт, Мервин был счастлив. В свободные часы он бродил без устали по городу. Просторные, тенистые бульвары Бонар и Шарнэ напоминали Веллингтонский ботанический сад, аллеи в саду Джун. Вид даже простенькой пагоды приводил его в восторг. За час до выступления бледный от волнения Дылда Рикард сообщил ему, что нужны добровольцы в сводный отряд командос. Торопливо, вполголоса, словно боясь, что кто-нибудь их подслушает и опередит, он сказал: «Денег больше, риска меньше. Всю страну исколесим — гарантировано. После каждой операции командос летят в трехнедельный отпуск в Бангкок, Сидней или Токио. Согласен?»
И вот уже третий месяц они в этом отряде. И каждый день может быть их последним днем. За это время погибло столько людей, что они с Дылдой, пожалуй, скоро будут в отряде ветеранами…
Где-то далеко справа шел ожесточенный бой. По небу то и дело проносились истребители. Но судьба этого сражения вряд ли волновала солдат сводного отряда командос. У каждого из них была своя собственная задача: вопреки всему выжить, выжить во что бы то ни стало! Апатия равносильна смерти. Против нее единственная защита — сильная воля. Слабый неизбежно погибал…
Темнота упала на землю сразу. Мервин, видимо, задремал на какое-то время: только что было светло, и вот уже не видно собственной руки. Сначала он испугался, подумав, что не только оглох, но и ослеп. Но вот вновь заполыхали далекие зарницы, и он с радостным облегчением вздохнул и негромко промолвил:
— Наконец-то стемнело, господи!
И потому, что в это мгновение к нему вернулся слух, его собственный голос показался ему оглушительным.
Рядом послышалось торопливое бормотание. Мервин прислушался и узнал голос Дылды Рикарда:
— Добрый Иисус, я знал, что ты оставишь меня в живых! И я сдержу слово, которое дал тебе сегодня. Пожертвую на церковь двадцать пять долларов… Нет, не сто, как обещал… Ну зачем тебе столько? Двадцать пять долларов — знаешь, какие это большие деньги?
— Дылда, ты где? — негромко окликнул товарища Мервин.
— Здесь! — тотчас отозвался тот. — Весь день на этом месте как пришитый. Несколько банок пива выпил, а по нужде по-людски сходить и думать не смел. Ну и денек!..