Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей
Шрифт:
Дылда продолжал что-то говорить, но Мервин не понял ни слова. По цепочке была передана команда: «Занять круговую оборону!» Вскоре послышался шум винтов снижавшихся геликоптеров. Началась эвакуация отряда на главную базу в один из пригородов Сайгона — Зядинь.
Геликоптеры были мощные, вместительные. Каждый, не считая команды, мог принять на борт тридцать человек. Несколько первых машин увезли убитых и раненых. Наконец наступила очередь уцелевших. Два офицера и сержант американских ВВС быстро формировали очередную группу. Далекая канонада стихла. Кроме шума моторов да негромких слов команды, ничего не было слышно. Ни выстрела. Ни взрыва. А может, и впрямь не было ни партизан, ни снайперов, ни слез и крови, ни животного страха смерти? Может, все это приснилось в дурном сне?
Как только очередной геликоптер отрывался от земли, Мервин молил бога, чтобы все улетавшие на нем благополучно прибыли на базу: «Пусть все они спасутся! Ведь каждый из них старше меня. И почти у каждого жена и дети». — «А как же ты, ты сам?» — сурово спрашивал голос из неподвластных Мервину глубин его сознания. — Тебя же ждет твоя Джун, для которой ты так много значишь?» — «Джун подождет, — спорил он с голосом. — У нас впереди, я знаю, так много хорошего! А у них, помедли они минуту-другую, может вообще ничего не быть. Никогда ничего!»
Дылда откровенно роптал:
— Почему сначала их, а нас потом? Я тоже честно воевал и тоже жить хочу! Где справедливость? Одни уже милуются с девчонками, другие окопы зубами грызут…
Мервин пытался его урезонить, но он распалялся еще больше:
— Кругом взяточники! Даже при бегстве местами на вертолеты торгуют. Я главнокомандующему, я президенту жаловаться буду!.. Эй ты, лейтенант, почем фунт человечины продаешь?
Дылда Рикард и Мервин улетали последним геликоптером. Он был почти пустой. Кроме них, в нем находились два офицера и сержант американских ВВС.
Когда была набрана высота, офицеры пошли к пилотам. Дородный, краснолицый сержант, сидевший в первом ряду, обернулся, брезгливо поморщился:
— Откуда это дерьмом несет?
— Если бы ты не отсиживался на тыловом аэродроме, — зло, вполголоса проговорил Дылда Рикард, — а хватил бы хоть один глоток варева, которое мы последние три месяца хлебали, от тебя тоже, наверное, не «Шанелью» запахло бы!..
— Ах ты щенок новозеландский! — Сержант вскочил со своего места, подошел к Дылде, приподнял его за воротник. — Ты упрекать меня вздумал?!
Он выволок Дылду в проход, умело ударил правым хуком в подбородок. Рикард рухнул на пол. Сержант обернулся к Мервину, не торопясь засучил рукава, широко улыбнулся:
— Что, может, и у тебя, недоносок из островного захолустья, есть ко мне претензии?
Мервин вдруг почувствовал озноб. «Неужели испугался? Наглеца, негодяя испугался?! В джунглях не трусил, а тут…» Выхватил пистолет, направил его в лоб сержанту.
— Стреляю без предупреждения, американский ублюдок. Сейчас ты подымешь моего приятеля и попросишь у него прощения!
Американец ухмыльнулся, развалился в кресле, достал сигареты, намереваясь закурить. Мервин нажал курок. Пуля прошла в дюйме от головы сержанта. Он вскочил, сигареты посыпались на пол. Толстые губы его тряслись.
— Зачем стрелять?.. Стрелять не надо! Ты что?.. Он поднял Дылду, усадил его в кресло рядом с Мервином.
В салон вошли офицеры.
— Что за стрельба? — спросил один из них, глядя на Мервина, прятавшего пистолет в кобуру.
— Случайный выстрел, — спокойно проговорил Мервин.
Офицер посмотрел на сержанта. Тот забился в угол, сидел молча, опустив голову.
Дылда раскрыл глаза, подмигнул Мервину:
— Ничего страшного… Бивали меня и сильнее. А ты герой.
Он достал плоскую флягу, сделал из нее несколько больших глотков. Протянул Мервину:
— Хочешь? «Лунное сияние», божественный эликсир!..
Мервин взял флягу, глотнул раз, другой, третий. Он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла. Впервые в жизни он столько выпил. Однако желанное опьянение не приходило. Мысли не путались, текли спокойной чередой. Скоро они прилетят в Сайгон, и он получит целую пачку писем от Джун. До экспедиции в джунгли, до этой проклятой кровавой экспедиции, он получал ее письма каждый день. Какое это было удивительное, ни с чем не схожее чувство, которое он испытывал всякий раз, вскрывая только что полученный конверт! Ее послания были наивны, безыскусны, но удивительно доверчивы и непосредственны. Он заучивал их наизусть, как молитву, как заклинание, как заговор от напастей, от смерти. Шестнадцать дней они были в Сайгоне до экспедиции. Шестнадцать конвертов лежало в его нагрудных карманах. С тех пор прошло три месяца — более девяноста дней. Значит, он получит девяносто писем? Девяносто страничек ее жизни…
Геликоптер пошел на снижение. Мервин открыл глаза. На земле едва угадывались посадочные огни аэродрома.
— Сейчас горячий душ и сон на две ночи и два дня! — Дылда Рикард зевнул так, что у него хрустнуло в скулах. — А потом, клянусь небом, я предамся всем сладким земным грехам, какие доступны отважному командос!
Уже на земле Мервина кто-то тронул за плечо. Он обернулся — в глаза ему смотрел сержант ВВС.
— Меня зовут Грэхэм, — негромко сказал американец. — Запомни: ты еще умоешься кровью за свои шалости на борту вертолета. Не забудь — Грэ-хэм!
«Обо мне не беспокойся. Здешние операции весьма отдаленно похожи на военные действия. Постреливает, погромыхивает — и только. Мини-война в джунглях. Убитых нет, раненых тоже почти нет. Недавно опять приезжал Боб Хоуп, этот милый, добрый клоун из Голливуда, с целым батальоном своих помощниц. Так воевать, как мы, — со всеми удобствами и почти без риска — можно хоть сто лет…»
Джун отложила письмо и, глядя в окно, за которым шел дождь, задумалась. Тон письма, слишком уж успокаивающий, не внушал доверия. Скупые сообщения газет, радио и телевидения, в подавляющем большинстве нейтральные или хвалебно-победные, тоже, казалось бы, не давали особых поводов для беспокойства. Но это письмо — что-то в нем было не так, не то… И чем более радужными красками рисовал Мервин окопную идиллию, тем более тревожилась Джун. Она снова взяла в руки письмо. Листки его какие-то мятые, грязноватые. Строчки бежали то вниз, то вверх. «Можно подумать, что оно писалось или в дикой спешке, или вовремя приступа тропической лихорадки». Милая Джун, если бы она только знала!..
Но она не знала. И продолжала рассматривать, изучать письмо. Эти листки, все они какие-то мятые, нечистые, несвежие. И пятна на них странные: вот это — земля, а это — трава. Ну что за глупость — кому может взбрести в голову писать письма на голой земле или на траве?!
Джун вздрогнула, уронила листки на пол. Совершенно отчетливо она вдруг увидела: по черной, обугленной земле едва бредет смертельно усталый человек с забинтованной головой. Кровавым заревом полыхает край небес. Ветер гонит черную пыль. Вокруг ни души. Человек поворачивает голову, и Джун узнает его: это Мервин. По всему дому разнесся ее крик: