Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1
Шрифт:
– Да ведь должны же судьи иметь сострадание…
– Нет, вот именно из этих соображений богиня правосудия надевает на глаза повязку.
– Ваше высокопревосходительство! Позвольте попросить у вас совета.
– Пожалуйста! О чем идет речь?
– Скажите, может быть, существует способ добиться смягчения приговора?
– Вы знакомы с кем-нибудь из ваших судей? – спросил вице-канцлер.
– Нет, никого из судей я не знаю, ваше высокопревосходительство.
– Какая досада! Ведь господа Салюсы поддерживают дружеские отношения почти со всеми членами Парламента!
Графиня содрогнулась.
– Разумеется, – продолжал канцлер, – не это является решающим обстоятельством, потому что судьи не руководствуются личной симпатией.
Это было приблизительно так же бесспорно, как то, что канцлер справедлив, а Дюбуа – добродетелен. Графиня почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
– Однако когда обе стороны имеют одинаковые шансы, – продолжал канцлер, – судья скорее отдаст свое предпочтение другу, нежели незнакомому лицу. Это так же верно, как то, что вы проиграете свой процесс, вот почему вам следует приготовиться к самым неблагоприятным последствиям.
– Какие ужасные вещи я слышу от вашего высокопревосходительства!
– Я надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь давать какие бы то ни было рекомендации господам судьям. Так как сам я не принимаю участия в голосовании, я имею право лишь высказать свое мнение.
– Увы, монсеньер, у меня были некоторые подозрения…
Вице-канцлер пристально взглянул на старуху.
–..господа Салюсы живут в Париже, конечно, они знакомы со всеми судьями, вот почему они всемогущи.
– Они всемогущи прежде всего потому, что правы.
– Как мне больно слышать эти слова из уст столь несгибаемого человека, как вы, ваше высокопревосходительство!
– Я говорю вам это потому, – с притворной доброжелательностью прибавил г-н де Монеу, – что хочу быть вам полезен, даю вам честное слово!
Графиня вздрогнула: ей померещилось нечто неясное не столько в словах, сколько в скрывавшихся за словами мыслях вице-канцлера. Стоило только устранить это нечто, и она могла бы надеяться на благоприятный исход.
– Кстати сказать, – продолжал г-н де Монеу, – ваше имя – одно из самых известных во Франции, оно для меня – лучшая рекомендация.
– Что не помешает мне проиграть процесс, монсеньер!
– Ничего не поделаешь! Я ничем не могу вам помочь.
– Ах, ваше высокопревосходительство, – качая головой, проговорила графиня, – неудачно складываются мои дела!
– Не хотите ли вы сказать, сударыня, – с улыбкой подхватил г-н де Монеу, – что во времена нашей молодости дела шли лучше?
– Увы, да, монсеньер, – так мне по крайней мере представляется: я с удовольствием вспоминаю время, когда вы еще были рядовым адвокатом в Парламенте и произносили блестящие речи, а я, будучи молоденькой девушкой, от души вам рукоплескала. Какой был задор! Какое красноречие! А как вы были добродетельны! Ах, господин канцлер, в те времена не было ни интриг, ни поблажек! Уж в былое время я выиграла бы тяжбу!
– Тогда всем заправляла госпожа де Фалари, по крайней мере в те минуты, когда регент закрывал на это глаза, а Мышка тем временем шарила по углам, вынюхивая, чем бы поживиться.
– Знаете, монсеньер, госпожа де Фалари была все-таки знатная дама, а Мышка была покорной дочерью.
– До такой степени, что им обеим ни в чем не было отказа.
– Вернее, они ни в чем не отказывали.
– Ах, графиня, не заставляйте меня говорить гадости о начальстве из любви к моей молодости! – отвечал канцлер со смехом, который все больше удивлял старую графиню искренностью и естественностью.
– Однако вы, ваше высокопревосходительство, не можете помешать мне оплакивать потерянное состояние, мой навеки разоренный дом.
– Вот что значит отстать от времени, графиня! Надо принести жертву кумирам сегодняшнего дня!
– Увы, монсеньер, кумиры не признают тех, кто приходит к ним с пустыми руками.
– Ведь вы же этого не знаете.
– Я?
– Ну да, вы же не пробовали, как мне кажется?
– О, монсеньер, вы так добры, что по-дружески со мной говорите! Поверьте, я это очень ценю!
– Мы с вами ровесники, графиня.
– Как жаль, что мне сейчас не двадцать лет, а вы не рядовой адвокат! Вы были бы моим защитником, и тогда никакие Салюсы не устояли бы!..
– К сожалению, нам уже давно не двадцать лет, дорогая графиня, – вздохнув из вежливости, заметил вице-канцлер, – и мы должны взывать к тем, кто еще находится в этом счастливом возрасте: признайтесь, что в двадцать лет можно оказывать некоторое влияние… Вы что же, никого не знаете при дворе?
– Я знакома лишь со старыми сеньорами, давно вышедшими в отставку, да и то, если бы они меня усидели, они покраснели бы со стыда.., такая я теперь бедная и жалкая. Знаете, монсеньер, при желании я могла бы, конечно, проникнуть в Версаль, да к чему мне это? Ах, если бы я могла вернуть свои двести тысяч ливров, духу моего не было бы в столице. Совершите это чудо, монсеньер!
Канцлер пропустил последние слова мимо ушей.
– Будь я на вашем месте, – сказал он, – я забыл бы старых придворных, раз они забыли вас, и обратился бы к молодым, которые рады привлечь к себе новых сторонников. Знакомы ли вы с их высочествами?
– Они меня позабыли.
– Да, наверное. Кроме того, они не имеют влияния при дворе. Знаете ли вы дофина?
– Нет.
– Ну, ничего, ведь сейчас все его мысли заняты прибывающей эрцгерцогиней. А не знаете ли вы кого-нибудь среди фаворитов?
– Я даже не знаю, как их зовут.
– Знакомо ли вам имя господина д'Эгийона?
– Ветрогон, о котором ходят немыслимые слухи: якобы он прятался во время сражения на мельнице… Какой позор!
– Графиня! – воскликнул канцлер. – Нельзя полностью доверяться слухам: делите надвое… Давайте еще подумаем.
– Да что тут думать!..
– Ну, а почему нет? Вот, например… Да нет… Ага, придумал!
– Кто же это, монсеньер?
– Почему бы вам не обратиться непосредственно к ее сиятельству?