Эдельвейс
Шрифт:
Терпеливо ждать.
Прошло двадцать минут. Клаус точно знал, сколько прошло времени, потому что все время поглядывал на часы.
В бинокль было хорошо видно, как к Гроту подошел какой то русский, по видимости – командир, и они все время показывали куда то руками, Грот в сторону Клауса и его группы, а русский все время показывал куда то вниз на юго-восток.
И когда нервы у Клауса уже были до предела напряжены, вся ситуация вдруг неожиданным образом разрешилась.
– Смотрите, оберлейтенант, русские уходят, – почему-то шепотом сказал фельдфебель Штайнер.
Клаус
– Глядите, глядите, капитан нам машет, – шептал фельдфебель, не веря своему и их общему счастью.
Грот размахивал своей кепи и подавал очевидные знаки Клаусу и его егерям, – мол идите сюда.
Уже в гостинице, наслаждаясь горячим кофе и сигаретами, Клаус выслушал рассказ командира о том, как тот уговорил русских покинуть гостиницу.
– Я уверил русского майора в том, что мы лишь разведка и за нами сюда поднимается ударная боевая группа силами до трех рот, рассказывал Грот, – я призвал майора к благоразумию и сказал, что как альпинист и спортсмен уважаю достоинство русских горных стрелков, и при этом являюсь противником ненужного кровопролития.
– Вы еще и лихой дипломат, – польстил командиру Клаус.
– Ладно, – подытожил Грот, – расставьте боевое охранение и будем отдыхать, назавтра нам предстоит трудное восхождение. …
К полудню следующего дня к группе присоединился основной отряд с тяжелым вооружением – с двумя пулеметами Mg-38 и двумя 50-мм минометами GrW – 36.
Но погода после полудня совершенно испортилась.
Пошел сильный снег, видимость упала до нуля и о том чтобы двигаться дальше к вершине не могло быть и речи.
Грот решил пережидать непогоду здесь в гостинице.
В ней, в ее сорока комнатах, кстати говоря, имелось около ста двадцати мест и находилось много запасов продовольствия.
– Здесь можно зимовать! – воскликнул фельдфебель Шнайдер, когда обнаружил большие запасы не только кофе, сахара и мясных консервов, но также и большую батарею бутылок грузинского брэнди.
Но прикладываться к шнапсу Грот не разрешил.
Да впрочем, знающие дисциплину егеря и сами не решились бы пить спиртное в условиях высокогорья.
Вечером 19-го августа радист установил связь со штабом дивизии.
Ланц в своем приказе был однозначен и непреклонен, не позднее двадцать первого августа немецкий флаг над Эльбрусом должен быть поднят во что бы то ни стало.
Весь следующий день мела метель, но не смотря на это Грот предпринял тренировочное восхождение до высоты 5000 метров.
В гостиницу вернулись усталые – и по пути назад едва не сбились с пути.
Но тем не менее, штурм вершины Грот решил более не откладывать.
В три часа утра начали восхождение.
Снег все еще шел и свечение неба в серых сумерках не предвещало ничего хорошего.
Шли шестью связками по три человека.
Четыре связки из егерей 1-ой горнострелковой дивизии и две связки из егерей 4-ой.
У эльбрусской гостиницы оставили сильное боевое охранение, ведь русские могли еще вернуться с подкреплением!
Седловину или так называемый Трон Богов затянула густая облачность.
В шесть утра до вершины еще оставалось более трехсот метров подъема.
Метель усиливалась.
– Неужели придется вернуться? – задавал себе вопрос Клаус.
Но нет.
Грот снова поднял людей.
Вперед.
Вперед и вверх!
В 11.00 фельдфебель Кюмерле установил на вершине флагшток с немецким флагом.
Рядом с флагштоком в лед воткнули два символических штандарта – один с Эдельвейсом – эмблемой 1-ой горнострелковой дивизии, а другой с горной горечавкой – эмблемой 4-ой дивизии горных егерей.
Ни одна покоренная вершина не приносила Клаусу столько счастья.
Ни одна!
Видела бы его Лизе-Лота…
Клаус смеялся и плакал.
И позируя фотографу – фельдфебелю Штайнеру, раздельно и всех вместе снимавшему поднявшихся на вершину счастливых егерей, Клаус думал о том, какую гордость за сына будет испытывать его мать баронесса фон Линде, когда получит эти фотографии…
Его Мать и его дорогая Лизе-Лотта. …
6.
– Мильбах-Залески, – банфюрер Союза Немецких Девушек выкрикнула фамилию Лизе-Лотты, оторвавшись от списка секунду-другую поискала Лизе-Лоту глазами и услыхав короткий отклик "здесь", снова уткнулась в свой список.
Лизе-Лота совершенно не роптала на судьбу.
До тридцать девятого года детство и юность дочери обеспеченных родителей, носивших фамилию древнего в Баварии рода Мильбахов протекало запрограммировано и безмятежно.
До поступления в женскую гимназию – маленькая Лизе-Лотта получила хорошее домашнее воспитание, говорила по французски, играла на пианино, пела, рисовала, занималась балетом и теннисом.
В старших классах гимназии Лизе-Лотта как и все девушки вступила в Гитлерюгенд.
И не смотря на тихий родительский ропот, выезжала в летние трудовые лагеря, а в тридцать шестом году даже ездила делегатом от их Баварского гау в Нюрнберг на второй съезд Германской молодежи.
Отец Лизе-Лотты Карл Мильбах-Залески – известный в Мюнхене домовладелец, не был членом нацистской партии и очень переживал за нравственность своей единственной дочери. Не стала бы она на этих бесконечных собраниях общественно-доступной шлюшкой… Но и запретить ей заниматься общественной деятельностью он не мог. У всех дети ходили на какие-то партийные собрания и ездили в какие-то трудовые лагеря. Время было такое… В тридцать седьмом Лизе-Лотта поступила в Мюнхенский университет. Она изучала германскую философию и искусства. Продолжала заниматься теннисом и горным туризмом, а в тридцать девятом даже съездила в Советскую Россию, где с группой немецких спортсменов участвовала в каких то пропагандистских соревнованиях. Сталину и Гитлеру нужны были взаимные жесты и заверения в дружбе. Хотя все и в Германии, да и в России знали, что война между этими двумя государствами – практически неизбежна.