Eden
Шрифт:
— Как только я говорю что-то, что касается лично вас или вашей семьи, вы моментально становитесь жестоким по отношению ко мне. Стоит мне упомянуть вашу семью или назвать вас по имени, либо попытаться воззвать к вашей совести и человечности, как вы сразу же обрываете меня, заставляя молчать, не подпуская меня ближе.
— Неужели? — Его лицо ничего не выражает. — Что ж, если вам так нравится заниматься психоанализом со мной, возможно, вы хотите еще что-то добавить?
Он провоцирует меня. Он искушает меня продолжить.
Что ж, если он хочет объяснений, он
— Если вы установите с кем-то близкие отношения, то уже не сможете как следует выполнять свою работу, потому что будете эмоционально привязаны к кому-то. И именно поэтому вы всегда абстрагируетесь от реальности, когда пытаете меня, а вовсе не потому, что вы бесчувственный монстр.
Он ухмыляется.
— А почему вы так уверены, что я не бесчувственное чудовище? Вы ведь абсолютно меня не знаете…
— Я начинаю узнавать, — я веду ответный огонь. — И знаю, что вы такой же человек, как и я, просто иногда вы ведете себя бесчеловечно. И поэтому я пришла к единственно возможному заключению — вы ведете себя отстраненно, когда пытаете меня, потому что уверены, что так вы не привяжетесь ко мне.
— Даже так? — Он выглядит почти удивленным. Почти. — Умоляю, продолжайте.
Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
— И вам придется согласиться со мной, потому что, нравится вам это или нет, но вы уже привязались ко мне. Вы кричите на меня, сыпете проклятьями без причины, разве так ведет себя человек, которому все равно?
Теперь он действительно едва сдерживается, пытаясь сохранять спокойствие. Черты его лица почти искажаются от гнева, но он отчаянно пытается сохранить невозмутимый и ничего не выражающий вид.
На что он готов, чтобы доказать мне, что я ошибаюсь?
— Но я только хочу знать — почему вы меня ненавидите? — я намеренно провоцирую его сейчас, подталкиваю, пытаюсь копнуть глубже. — Я же ничего вам не сделала. Мы едва ли перекинулись парой слов в прошлом. Да, я не очень хорошо лажу с вашим сыном, но я не вижу иной причины ненавидеть меня, кроме моего соперничества с ним. Да, я была той ночью в Министерстве, но я не хотела быть там, и не моя вина, что вас поймали.
— Мне наплевать, были вы там или нет, — он огрызается, поддаваясь эмоциям. — Вы были без сознания большую часть сражения, и если быть полностью откровенным, я едва ли заметил ваше присутствие. И мне, конечно же, наплевать на ваши мелкие стычки с моим сыном. Школьные баталии не входят в круг моих интересов.
— Почему тогда? — я знаю ответ, конечно же, знаю, но я хочу надавить так сильно, как смогу. — Почему же вы меня ненавидите?
— Я уже говорил вам тысячу раз! Сколько можно повторять? — его лицо бледнеет от гнева. — Вас не должно быть в нашем мире. Вы и подобные вам не более чем отбросы, и все же вы проникаете в мой мир, загрязняя его, завоевывая и делая своим.
Теперь мне действительно любопытно.
— Так вот что это? — мой голос тих и тверд. — Так вот из-за чего весь этот сыр-бор? Страх?
Его глаза сужаются.
— Что?
— Вы слышали меня, — огрызаюсь я. — неужели вся ваша ненависть,
— С чего вы взяли, что в этом кроется причина моей ненависти? — он повышает голос, бледнея. — Да как вам такое в голову пришло? Посмотрите на себя! Обыкновенная, неопытная грязнокровка-подросток, у которой нет ни денег, ни связей в обществе, и с недостаточным запасом знаний. Как вы можете лишить меня чего-то? Вы хотя бы представляете, кто я такой, и какое влияние я имею в магическом обществе?
— Вы правы, — продолжаю я, несмотря на то, что моя голова пульсирует от боли, и я на грани обморока. — Я никогда не смогу отобрать у вас ваше положение, потому что вам не пришлось много трудиться, чтобы достигнуть того, что у вас сейчас есть. Обычные люди вынуждены работать сутками напролет, чтобы заработать денег и достигнуть положения в обществе. Но все что вы имеете, вы имеете по праву рождения.
Взгляд абсолютной и чистой ненависти на его лице пугает меня, и я замолкаю прежде, чем зайду еще дальше.
Он наставляет на меня свою палочку, и… когти. Когти царапают меня, скользят вниз по лицу, рукам, грудиногамколеням. Остановитесь! Прекратите это! Когти разрывают мое лицо, о, пожалуйстаостановитесьпожалуйста… в желудок будто воткнули сотню ножей, прокручивая их, и руки ооо..
Все…исчезает.
Я открываю глаза, поднимаю руки так, чтобы я их могла видеть.
Они исполосованы. Красные следы, оставленные не заклинанием, я уверена, а моими собственными ногтями.
Меня трясет.
— Вы когда-нибудь уже запомните свое место? — Я поднимаю взгляд, на его лице написано столько ненависти, что я вздрагиваю. — Заносчивая, жалкая девчонка, вы когда-нибудь запомните это?
Дверь с грохотом открывается.
Мое сердце уходит в пятки, когда Долохов и Беллатрикс втаскивают Рона в комнату. В этот раз он в сознании, его бледное лицо перекошено гримасой боли.
— Вы двое не торопились, — Люциус даже не старается скрыть раздражение в голосе.
— Видишь ли, он немного сопротивлялся, — Беллатрикс и Долохов бросают Рона на пол. Он падает на пол, издавая стон от боли. Белла ухмыляется, пока подходит к двери камеры. — Нам пришлось его усмирять.
Рон задыхается, держась за живот, его лицо искажено болью. Мое сердце разрывается от взгляда на него.
— Что вы с ним сделали? — я быстро подхожу к Рону. — Вы ублюдки, что вы с ним сделали?
Невидимая пара рук подхватывает меня и отбрасывает назад, назад, очертпобери, меня впечатывает в стену. Все тело буквально кричит от боли, и перед глазами вспыхивают фейерверки…
Но я не падаю. Я остаюсь на месте, какая то невидимая сила приковывает меня к стене.
— Ты останешься здесь, грязнокровка, — тихо бормочет Люциус, а Беллатрикс смеется надо мной, стоя на другом конце камеры. — Я сыт по горло вашими публичными проявлениями своей привязанности к мальчишке. Вы здесь только для одного, это, надеюсь, ясно?