Эдинбург. История города
Шрифт:
Духовенство шотландской церкви переживало еще более серьезный кризис. Причиной этого был раскол (или схизма шотландской церкви) 18 мая 1843 года. В тот день в Эдинбурге, в церкви Святого Андрея на Джордж-стрит, должна была открыться генеральная ассамблея. Пока огромная толпа ждала под открытым небом, под предводительством скромного председателя, преподобного доктора Дэвида Уэлша, профессора церковной истории Эдинбургского университета, собравшиеся помолились об открытии заседания. Затем должна была последовать перекличка, но вместо этого Уэлш остался стоять и, обращаясь к затаившему дыхание залу, сказал: «Произошло нарушение устава церкви, нарушение настолько возмутительное, что мы не можем составить генеральную ассамблею». После этого он зачитал длинный текст протеста против нападок парламента в Вестминстере на шотландскую церковь, имевших место за последнее десятилетие. Попытки получить удовлетворение оказались напрасны, так что ему и всем, кто был духовно независимым от официальной церкви, не оставалось иного выбора, кроме как покинуть парламент. Под этим он подразумевал, помимо прочего, право церкви определять порядок
Уэлш положил текст протеста на стол, повернулся, поклонился королевскому уполномоченному, графу Бьютширу, а затем спустился с кафедры и направился к выходу. Пока он шел, другие священники и церковные старосты вставали и следовали за ним целыми рядами. Снаружи толпа сначала встретила вышедших радостными криками, но затем погрузилась в многозначительное молчание. Многие другие, давшие обещание покинуть церковь, ждали на улице. Процессия не была запланирована, но из-за возникшей толчеи всем пришлось шагать колонной по три-четыре человека в ряд. Они прошествовали к месту собрания, подготовленному для них на Кэнонмиллз, в паре миль вниз по склону. Там они создали Свободную церковь Шотландии. Около 450 священников, то есть 40 процентов духовенства, подписали акт об отставке, отказавшись от своих обязанностей, пасторских домов и дохода. Что касается светского населения Шотландии, то перешедших в новую церковь было, возможно, около половины. В Эдинбурге отступников оказалось еще больше: две трети членов перешли в Свободную церковь, сделав ее тем самым наиболее многочисленной конфессией столицы. [333]
333
Religious Worship and Education, Scotland, Parliamentary Papers (1854), LIX.
«Ну, а ты что думаешь по этому поводу?» — спросил Джеффри один из его приятелей, когда они проводили день дома, на Морэй-плейс. Джеффри ответил: «Я горжусь своей страной. Нет на свете другой страны, в которой могло бы совершиться такое деяние». [334]
Это важное событие в жизни страны имело предпосылки, настолько далекие от сегодняшних чаяний, что в них с трудом могут разобраться современные шотландцы, не говоря уже о всех остальных. Возмущение было вызвано не только тонкостями закона или отношениями церкви и государства. С самой Реформации 1560 года в жизни Шотландии, в большинстве ее проявлений, поддерживался определенный порядок, на котором почти не отразился даже союз 1707 года. Государство занималось текущими вопросами светской жизни, а церковь — делами духовными, в широком смысле подразумевавшими образование, заботу о бедных и ограждение шотландцев от грехов, а именно от пьянства и прелюбодеяния. Бывали и конфликты, когда правительство вмешивалось в дела церкви, но постепенно стороны приходили к согласию, и в конце XVIII века было достигнуто равновесие. Воплощением его являлось окружение ректора Эдинбургского университета Уильяма Робертсона: признаваемая правительством церковь вела себя, как учтивый представитель гражданского общества, а в ответ получала соблюдение гарантированных ей прав.
334
Cockburn. Life, 431.
Свободная церковь отчасти была народным протестом против церкви того типа, которую поддерживал Робертсон. Все больше людей не соглашались с ее взглядами и отпадали, и так по капле она теряла жизненные силы с каждым прихожанином, ушедшим в независимые общины; церкви грозила медленная смерть. Эта опасность вызывала тревогу у преподобного Томаса Чалмерса уже к тому времени, когда он, в прошлом священник в Файфе и Глазго, прибыл в Эдинбургский университет в 1828 году и стал профессором богословия. Для него спасение церкви состояло в сохранении ее роли в обществе в качестве хранителя нравственности, учителя детей и защитника бедных. Религиозные учреждения должны расширять свое присутствие в растущих городах и строить много новых церквей, чтобы достучаться до опустившегося пролетариата. Откуда взять деньги? Сначала Чалмерс решил обратиться за поддержкой к британскому правительству, но получил отказ. Одной из причин было то, что он, требуя денег, отказывался признать над церковью какое бы то ни было официальное руководство: для того чтобы решить стоявшие перед ней задачи, церкви требовалась свобода действий. Этот неустранимый конфликт привел к серьезному кризису. Государство не уступило, и тогда произошел раскол, типичный акт неповиновения.
Чалмерс считал раскол победой, но он обманывался. Его представления о будущем Шотландии было основано на поддержании существующей религии, которую по сути он подтолкнул к развалу. Оставшиеся четыре года своей жизни он старался доказать, что церкви лучше без государства. Так оно, возможно, и было, когда касалось богослужения или правил, но основной проблемой оставалась общественная роль церкви, которую он всегда подчеркивал. Он попытался провести в трущобах Эдинбурга, в Вест-порте, эксперимент по социальному обеспечению на добровольной основе. Другими словами, деньги поступали не за счет налогов, а от добровольных пожертвований богатых жителей; бедные должны были получать не подачки, но средства, которыми сами могли бы распорядиться. Эксперимент провалился. [335]
335
S. J. Brown. Thomas Chalmers and the Godly Commonwealth in Scotland(Oxford, 1982), 363.
В действительности достижение Чалмерса состояло в том, что он нарушил равновесие между церковью и государством, выстроенное Робертсоном. Одна чаша весов — религиозный истеблишмент — утратила часть веса, поскольку более не могла исполнять порученные ей общественные задачи. Тогда перевесила другая чаша весов — британская государственность, единственная структура, которая в ту эпоху казалась способной взять на себя эти задачи. А влияние оказалось проанглийским. Шотландия, утратив важнейший элемент своеобразия, вынуждена была приспосабливаться к своему новому, намного менее независимому положению в Соединенном Королевстве. Она начала ощущать себя скорее провинцией, чем отдельным государством. Мы можем усмотреть в расколе предвестие позднего шотландского национализма, политическая позиция которого отвергала абсолютную власть парламента. Но связь здесь лишь косвенная, а те, кто стоял во главе раскола, тщательно скрывали патриотическую сторону происходившего. Семена более поздних разногласий посеяло скорее социальное развитие, сделавшее Шотландию более британской, — большинство шотландцев этого не желали, но воспринимали, как неизбежность. [336]
336
M. R. G. Fry. «The Disruption and the Union», in S. J. Brown and M. R G. Fry (eds), Scotland in the Age of the Disruption(Edinburgh, 1993), 31–43.
Происшедший переворот отразился и на внешнем облике Эдинбурга. Свободная церковь намеревалась сравняться с шотландской, построив в каждом приходе свой храм и, по возможности, школу. В то же время схизма подтолкнула большинство ранее отколовшихся общин к объединению друг с другом. В результате пресвитериане образовали три хорошо организованные группы. Богословское соперничество было продолжено соперничеством в архитектуре, и каждая сторона старалась построить церкви выше и красивее, чем у других. В детальном описании Эдинбурга, выпущенном в серии «Здания Шотландии» (1984), перечисляются восемьдесят два храма, все еще сохранившихся в центре города, — это минимальный показатель, поскольку многие приобрели светское назначение или были снесены. В районе Холи-Корнер, у начала Морнингсайд-роуд, на одном перекрестке стоят сразу три церкви. В городе были построены храмы самого разного уровня: от епископального кафедрального собора Святой Марии в стиле ранней готики (проект Джайлса Гилберта Скотта), — три его шпиля возвышаются над городом с запада, — до безымянной часовни, принадлежащей Объединенному ассоциированному синоду отделенных церквей, на Лотиан-роуд, — нешотландцу может показаться, что ничего церковного в нем нет и не было; в настоящее время он отлично служит в качестве городского кинотеатра. Сокращение численности прихожан и слияния приходов, происходившие по всей Шотландии, стали проблемой повсюду, но в первую очередь в Эдинбурге, где примерно около половины церквей остались не более чем частью архитектурного наследия и украшением городского ландшафта. Лучшим решением может служить секуляризация, как это произошло с капеллой Хоуп-парк, ныне Королевским залом камерных концертов, и с храмом Святого Георгия на Шарлот-сквер, ныне Вест-Реджистер-хаус, хранилище государственных архивов.
Благодаря деятельности Свободной церкви в образовании город также обрел одну из своих достопримечательностей — Новый колледж с двумя башнями, стоящий на холме Маунд, был предназначен для подготовки священников для этой, наиболее поздней шотландской секты. Его создание явилось примером того, как социальная структура, сохранившаяся благодаря Союзному договору, стала давать трещины под воздействием религии. Подобным образом государственные учреждения позволили в течение более чем столетия благополучно существовать полунезависимой Шотландии. Теперь же раскол церкви означал раскол и в других сферах. Так, например, не удалось предотвратить нежелательные последствия в системе образования, возглавляемой шотландской церковью.
В Эдинбургском университете эта церковь представляла собой, без сомнения, лишь одну из действующих сил. По закону профессора должны были быть прихожанами церкви, но избирал их на большинство кафедр городской совет, который в начале XIX века выбрал нескольких членов епископальной церкви, так что конфессиональная принадлежность учитывалась не слишком серьезно. В общем и целом система хорошо справлялась со своими задачами, если не считать некоторого непотизма, — но это в клановой Шотландии не казалось большой проблемой. Поводом для недовольства стало то, что выбор между Гамильтоном и Уилсоном в 1819 году имел под собой политическую почву, тогда как ранее все определяли достоинства кандидатов или их связи. Что еще хуже, избрали не того, кого следовало бы.
В остальном у городского совета не было привычки вмешиваться в подробности жизни университета. Обязательной являлась только нравственная философия, в остальном же официальной программы не было, и профессора преподавали то, что им вздумается. Студенты также не должны были подчиняться каким-либо навязанным стандартам. Они могли начинать и бросать курсы, ориентируясь на собственные потребности или вкус, а в конце сессии, взяв билет, относились к дальнейшему, как к интеллектуальному поединку, который тренировал образованных шотландцев той эпохи в живости ума. Большинство учились не более одного-двух лет, и, возможно, лишь один из пяти-шести студентов получал в результате диплом. Единственная задача, которую был вынужден выполнять профессор, состояла в том, чтобы привлечь достаточное число студентов, поскольку в этой скупой стране оклад университетского ученого оставался жалким, и доход профессора состоял в основном из вносимой студентами платы.