Эдинбург. История города
Шрифт:
Главенство дома Аргайлов прекратилось после смерти третьего герцога Аргайла в 1761 году. Тогда совет возглавил Гилберт Лори, неудавшийся адвокат, ставший вместо этого аптекарем. Однако у него хватило соображения понять, что контроль над городом не удержать без мощной поддержки. Эдинбург принялся искать себе нового покровителя. Активно работая локтями, к власти пришел «Северный набоб» (в то время парвеню называли набобами, подобно тем, кто быстро разбогател в Индии) — так называли сэра Лоуренса Дандаса, надменного и безжалостного человека, при этом местного уроженца, сына торговца тканями, который начал свою карьеру, торгуя чулками на рынке Лакенбут, но сумел в итоге преуспеть. Впоследствии он сделал состояние, вначале в качестве уполномоченного представителя герцога Камберленда во время похода на Куллоден, затем во время Семилетней войны. Дандас вернулся в Эдинбург богачом. В 1764 году он сам назначил главу Королевского банка Шотландии (основанного в 1727 году в качестве унионистского противовеса
305
H. Arnot. History of Edinburgh(Edinburgh, 1779), 517.
Босуэлл называл Дандаса «милым, жизнелюбивым шотландским джентльменом, приятным в обхождении, но не отличавшимся блестящими способностями». Несмотря на всю его благотворительность, он не забывал о себе. Например, втайне приобрел участок земли в дальней восточной части Нового города, нарушавший симметрию первоначального плана Крейга. Церковь, которую предполагалось построить в этом месте, пришлось приткнуть на улице Георга, в то время как Дандас построил на упомянутом участке дворец, который до сих пор стоит там (впоследствии в нем разместился Королевский банк). Держа в кулаке совет под предводительством Лори, сэр Лоуренс мог себе позволить любые выходки. Вскоре Эдинбург почувствовал себя жалким реквизитом для обслуживания его амбиций. Появились ядовитые памфлеты, высмеивавшие низкое происхождение Дандаса, его стремление порисоваться и страсть к титулам. [306]
306
Youngson. Making, 83–84; F. A. Pottle and C. Ryskamp. Boswell: the Ominous Years(London, 1963), 5.
В итоге вызов ему бросил дальний родственник Генри Дандас. Назначенный в 1775 году лордом-адвокатом Шотландии, Генри решил сам стать покровителем Эдинбурга. Окружавшие сэра Лоуренса коммерсанты проиграли поддерживавшим Генри новым силам прибывших в Эдинбург дворян-землевладельцев и обслуживавшего их судебного истеблишмента. Ключом к победе был контроль над Королевским банком. Генри перехватил его у сэра Лоуренса в 1777 году благодаря исключительно непорядочным методам ведения борьбы и поставил во главе банка Боклю.
Завершилась эта борьба только со смертью сэра Лоуренса в 1781 году. Генри писал: «Партия, оставленная сэром Лоуренсом, должна быть повержена, город Эдинбург — передан респектабельному покровителю, на которого город может положиться, поскольку его нельзя предоставить самому себе, не поставив над ним покровителя». Таким покровителем мог стать, например, Боклю (в действительности Дандас имел в виду себя, поскольку был ментором Боклю в политике). В этом случае «весь совет Эдинбурга будет полностью и навсегда, как когда-то, вверен правительству». Впоследствии история была переписана. Городской совет, уже привыкший к подобострастию, склонился перед Генри Дандасом. [307]
307
National Archives of Scotlland, GD 22/1/315.
Вот как об этом раболепном отношении пишет представитель следующего поколения, Генри Кокберн, племянник Дандаса (бывший, однако, его политическим противником). Описывая работу городского совета Кокберн начинает с рассказа о помещении, где тот заседал:
Это было темное и унылое помещение с низким потолком, начинавшееся с крытого прохода, который соединял юго-западный угол Парламентской площади с Лаунмаркетом. Со стороны Лаунмаркета этот крытый проход открывался на «Сердце Лотиана»… Вход в зал заседаний городского совета открывался прямо из этого прохода, и, если бы сохранился, он бы теперь находился в восточном конце Библиотеки стряпчих [Библиотеки печати его величества]. Зал заседаний был очень темным, очень грязным, с низким потолком и маленькими каморками по сторонам, предназначенными для клерков.
В этом пандемониуме и заседал городской совет всемогущий, продажный, неприступный. Ничто не могло пройти для него незамеченным; никакие расхождения во мнениях не нарушали его единодушия, поскольку единственным законом было удовольствие Дандаса. Репортеры — эти плоды свободы слова — еще не существовали; а если бы и существовали, они не посмели бы разгласить происходившее здесь. Безмолвные, всесильные, покорные, таинственные и безответственные, они могли бы заседать в Венеции.
Эффекта ради Кокберн несколько преувеличил всемогущество совета. В действительности он уже утратил свою власть, что сделало его объектом презрения тех, кто выезжал в Эдинбург повращаться в свете. Леди Элизабет Грант из Ротимарчеса происходила из семьи землевладельцев с севера Шотландии и владела домом на площади Шарлотты. Прежде Гранты были трусливым кланом, метавшимся между Стюартами и Ганноверским домом, так сказать, постоянно изогнутом в поклоне. Кто такая леди Элизабет, чтобы посмеиваться над смирением лорд-мэра, имевшем весомые политические причины? И все же она не принимала его всерьез, называла «лавочником, весьма почитаемым в кругу равных себе», и говорила, что «их обществом он был вполне доволен». [308]
308
H. Cockbum. Memorials of his Time(Edinburgh, 1856), 86, 95: E. Grant. Memoirs of a Highland Lady(Edinburgh, 1988), II, 103.
После своей смерти (он умер в 1811 году) Дандас, теперь уже виконт Мелвилл, завещал контроль над столицей и всей страной сыну, второму виконту. Тот был возмущен положением городского совета и «неудобством для общества, не говоря уже о вечных неприятностях, проистекающих от бестолковой деятельности государственных чиновников». Он был прав в своих опасениях: после того, как Эдинбург потратил триста тысяч фунтов на благоустройство гавани в Лейте, городу грозило банкротство.
Чтобы Лейт хотя бы мог надеяться снова догнать Глазго, ему требовалась новая гавань. Причалы в устье Уотер-оф-Лейта не могли принять много обычных кораблей, а крупных — вообще ни одного. У пристани залив был очень мелок, с востока пристающим кораблями угрожала постепенно сдвигающаяся песчаная отмель. Когда в 1821 году сюда приплыл Георг IV на королевской яхте — а судно это было небольшое, — пришлось бросить якорь в двух милях от берега и добираться к земле на лихтере, что было нелегко, учитывая, насколько король был толст.
Эту проблему планировали решить еще с 1799 года. Автор проекта перестройки гавани Джон Ренни предложил остановить движение песчаного вала с помощью пирса и сформировать новую гавань из трех объединенных между собой открытых портовых бассейнов, которые протянулись бы более чем на милю по направлению к Ньюхэвену, где вода уже достаточно глубока. Часть работ произвели — хотя обошлись они очень дорого и выполнялись на средства, большей частью взятые взаймы у британского правительства под залог эдинбургских налогов на имущество. И все равно план перестройки был не закончен. В 1824 году Уильям Чепмен усовершенствовал его и расширил. Он удлинил восточный пирс на пятьсот ярдов, а внешнюю гавань перенес в западную часть порта. У этого плана был единственный недостаток — он привел Эдинбург в 1833 году к банкротству.
Члены городского совета предчувствовали такой поворот событий. Именно поэтому они подняли портовые налоги в Лейте. Капитаны, входящие в порт, должны были платить за право отдать якорь, за буи, за количество матросов на борту, вносить лоцманский сбор и плату за стоянку в доке — и все до того, как прибывали таможенники, чтобы собрать налоги за провозимый груз. Подобная практика едва ли способствовала популярности гавани, ради которой, собственно, все и затевалось. Торговля пришла в упадок и через несколько лет прекратилась совсем, на радость Гранжмута и Данди. Городскому совету ничего не оставалось, как опять обратиться к правительству, которое в обеспечение следующего заема взяло городскую собственность, включая и саму гавань. Последней надеждой было основание акционерного общества, которое владело бы и управляло портом на средства, полученные в виде сборов за пользование в таком объеме, что позволил бы погашать задолженность. Местные купцы поняли, что эти сборы их разорят. И кто станет акционерами? Разумеется, члены городского совета Эдинбурга.
Мелвилл пытался достичь компромисса. Он наделил властью над гаванью специально уполномоченных лиц, поровну от Эдинбурга и от Лейта. Однако дело снова зашло в тупик, и разрубить этот узел смогло только банкротство Эдинбурга, разоренного и неспособного взять в долг у кого-либо еще. Некоторые долги были прощены, оплата других перенесена. Правительство переписало документы, касающиеся управления гаванью и ввело в правление собственных делегатов, чтобы уравновесить представленные стороны. Оно также освободило Лейт от долгого рабства, превратив его в самостоятельный вольный город. [309]
309
National Archives of Scotlland, GD 51/5/603/2, 612, 51/5/623, 51/5/749/2, 375.