Ее темные крылья
Шрифт:
Я знаю, что делают Фурии, в теории, но я не знаю, как это выглядит на практике, и, когда Мегера кричит:
— Пусть войдет первый виновный, — я пытаюсь приготовить себя к тому, что произойдет.
Мужчина проходит в арку. Он низкий, белый, лысеющий, гладко выбритый, ему было за пятьдесят, когда он умер, довольно юный, если подумать. Если бы нужно было назвать работу, я бы сказала, что он был бухгалтером в офисе. Он не кажется преступником или плохим, но я знаю по опыту, как внешность может обманывать, и этот парень может быть Джеком Потрошителем. Он приближается к
Я задерживаю дыхание.
Вдруг в чешуйчатых руках Тисифоны появляется зеркало, и она протягивает его к мужчине, тот тихо берет его. Он будто берет себя в руки, расправляет плечи и сжимает зубы, потом смотрит в него.
Я жду, что что-то произойдет — не знаю, что: ладонь вылезет и схватит его за горло, кровь польется на него из зеркала, или оно начнет кричать обвинения. Но мужчина смотрит в зеркало, и его лицо медленно морщится, глаза щурятся, рот раскрывается в беззвучном вое. Он плачет, понимаю я. У него нет слез, потому что он мертв, но он плачет, тихо всхлипывая от того, что он видит в стекле.
Фурии молчат. Алекто бросает на меня взгляд, слабо улыбается и смотрит на мужчину. Они глядят на него, молча наблюдают, как он плачет из-за того, что сделал.
Это тянется долго, а потом вдруг зеркало исчезает из его рук, и мужчина поворачивается и уходит, шагая тяжелее, плечи ниже, чем были. Я смотрю на Алекто, и она кивает, чтобы я знала, что это конец. Для него, по крайней мере.
— Пусть следующий виновный войдет, — говорит Мегера.
Девушка с коричневой кожей и длинными черными волосами идет к ней, на ее лице боль, и Мегера достает книгу, протягивает женщине. Женщина открывает ее, начинает читать, и вскоре она тоже плачет без звука и слез, ее ладони дрожат, она листает страницы. Дважды она захлопывает книгу, словно ей гадко читать ее, но не бросает ее, не швыряет, и я чувствую, что она не может отпустить ее, должна держать до конца. Она открывает ее и читает. Она тоже уходит медленно, когда книга пропадает, ее ноги шаркают, поднимая пыль вокруг ее савана.
Все очень сдержанно. Я боялась, что наказания Фурий будут варварскими, физическими: хлысты и цепи, огонь и иглы. Не такие тонкие наказания, подавляющие мертвых. Мне любопытно, что у них за преступления. И я хочу знать, что мужчина увидел в зеркале, что девушка прочла в ее книге.
Что будет делать Бри, если ее накажут? Может, будет смотреть яркие моменты нашей дружбы, все те разы, когда она говорила, что я зря переживала из-за Али, вперемешку со сценами, где она с ним за моей спиной. Предает меня.
А потом я задумываюсь о своём наказании за то, что я пожелала ей смерти. Может, мне придется смотреть, как она утонула в холодной тьме, слышать ее бесполезные крики помощи или хуже — неспособность кричать из-за воды из озера в легких? Я дрожу. Это ужасно. Жуткая смерть. Я отгоняю мысли, пытаюсь сосредоточиться на наказаниях передо мной. Желать смерти — не преступление.
Фурии стоят, как статуи, и хоть одна или две тени глядят на меня с любопытством, проходя, они вскоре забывают обо мне. Все больше теней приходит, принимает наказания и тихо уходит, и хоть это звучит ужасно, скоро мне становится скучно, я ерзаю, рисую носками, гадая, почему месть такая нудная.
Я пытаюсь подавить зевок, когда думаю, что узнаю того, кто идет к Фуриям.
— Мистер МакГован? — говорю я. — Мистер МакГован, это вы?
Фурии смотрят на меня, и я вздрагиваю от их холодных злых лиц. Они будто не знают меня в тот миг, и я хочу бежать, оказаться подальше от них.
Лицо Алекто смягчается, она качает головой, чтобы я больше не говорила. Я опускаю взгляд на землю, держу его там, пока они не повернулись к мужчине. Только тогда я поднимаю взгляд, вижу, как они убирают капюшон с его лица.
Это мистер МакГован. Он умер в прошлом году на рыбалке. Говорили на Острове, что он не был женат, потому что подростком полюбил нереиду, но она не бросила море ради него, и он стал рыбаком, чтобы видеть ее. Мы с Бри считали это романтичным. Но после его смерти на экфоре оказалось, что он пятнадцать лет спал с женой его брата, а история о нереиде была прикрытием.
Алекто протягивает ему старого плюшевого медведя, и мистер МакГован держит его подальше от себя, будто это тарантул. Но он медленно притягивает его ближе, обвивает руками, как ребенка, лицо искажают мучения.
Я смущаюсь, видя его таким. Он не заметил меня, его не тревожит, что я тут, но мне неловко, я вижу момент, который явно считается личным. А потом я стыжусь своей скуки, когда это люди, который я не знала, того, что я ерзала и вздыхала все время. Я выпрямляюсь, как Фурии.
Я стою так остаток времени, но они не вызывают следующего, а обступают меня, радостно щебеча.
— Ты хорошо справилась, — Мегера звучит гордо, и Тисифона потирает мою руку, улыбаясь, показывая зубы, и я рада, что порадовала их, не подвела их. — Не нужно с ними говорить, — добавляет Мегера. — Пока я не разрешу.
— Прости, — говорю я, радость немного угасает. — Я не знала. Я больше так не буду.
— Не важно. Это прошлое, — Мегера улыбается.
Я киваю.
— Что теперь? — спрашиваю я.
Фурии переглядываются.
— Мы вернемся в Эребус, чтобы ты поела. Ты точно голодна, — говорит Алекто, протягивая ко мне руки.
Мой желудок согласно урчит, и я понимаю, как я голодна.
Мы летим не так, как прибыли: мы не летим над Лугом Асфоделя, а улетаем прочь, и я снова вижу реку огня на горизонте, и я рада, что мы не приближаемся.
Тут теней нет, и я понимаю, почему. Тут печальнее, чем на лугу. Безнадежность исходит от земли, и я дрожу в руках Алекто. Она сжимает меня крепче.
На середине пути я понимаю, что мы одни в небе.
— А где Мегера и Тисифона? — спрашиваю я.
— У них еще дела. Пока только мы, — она улыбается мне, и я сияю в ответ. Честно, так лучше.
Я пыталась не выбирать любимую Фурию, но Алекто такая, и мне интересно, как ей было до меня. Три — странное количество для группы, какими бы близкими вы ни были, кто-то всегда оказывается в стороне. Я ощущаю, что у Фурий Алекто в стороне.