Ее темные крылья
Шрифт:
— Хватит.
Голос Аида звенит в Эребусе, и мы с Гермесом поворачиваемся к нему.
Он в ярости, тени хлещут по бокам, челюсти сжаты от гнева. Он шагает ко мне, взгляд впивается в Гермеса.
— Мы обсудим это позже, — говорит он другому богу. — Позови, когда они вернутся, — он берет меня за руку, и я не успеваю попрощаться, сказать хоть что-то, мы уходим.
Я шатаюсь, когда мы прибываем в сад, и он придерживает меня, тут же отходит, когда я нахожу равновесие. Он шагает в дальний
Я потрясена, когда он говорит:
— Я должен извиниться.
— Лишь раз? — это вылетает раньше, чем я могу сдержаться, и я закрываю рот.
Его глаза блестят.
— Сделай мне список. Это за то, что я не проверял тебя. За то, то ушел и оставил тебя с Фуриями, не спросил, как ты справлялась. Я полагался на информацию из вторых рук, это было неправильно.
— Кстати, они хорошо обо мне заботились. До наказаний, — мое сердце болит. — Я должна поблагодарить за еду, кстати. Все вкусно. Спасибо.
Он слабо кланяется. Потом:
— Знаю, тебе не нравится, когда ты думаешь, что я читаю твои мысли, но, прошу, не слушай Гермеса.
Я замираю, потому что хотела спросить, что Гермес имел в виду.
— Он хочет как лучше, но не слушай, — добавляет он.
— Хорошо, — говорю я. Меня забавляет его удивление, обе брови приподняты. — Я могу спорить, если хочешь, — добавляю я.
— Я знаю, что можешь, — он ловит мой взгляд, и я сглатываю.
Я отвожу взгляд.
— Так какой план на сегодня? — говорю я, разглядывая ряды нарциссов. Больше никто еще не расцвел. — У тебя есть еще семена, или мне нужно попробовать заставить других цвести?
— У меня есть семена, но лучше начни с других. Если хочешь, — добавляет он.
— Меня устраивает.
Я подхожу к цветам, сажусь перед ними, ожидая, что он сядет на колени рядом. Когда он остается сзади, я поворачиваюсь к нему.
— Ты будешь стоять там? — спрашиваю я.
— Я обещал не влиять на тебя.
Точно. Я поворачиваюсь к бутонам.
Смущенная, я закрываю глаза, пытаюсь очистить разум. Я дышу ровно, думая о цветах, раскрывающихся лепестках. Потом представляю Аида за собой, следящего за мной, и мои глаза открываются.
— Когда ты сделал дверь в стене, как ты это сделал? — говорю я.
— Я хотел дверь там.
— И все? — я поворачиваюсь к нему. — Просто пожелал, чтобы она существовала?
Он кивает.
Хорошо. Я поворачиваюсь к цветам и желаю им раскрыться.
Я ощущаю что-то в груди, давление в центре, между пупком и сердцем. Я думаю о цветах, прошу их измениться, и кажется, словно мои ребра дрожат, гремят, что-то за ними хочет на свободу. Я сосредотачиваюсь сильнее, стискиваю зубы, задерживаю дыхание.
«Откройтесь, — думаю я. — Давайте».
Но, когда я выдыхаю и смотрю, в бутонах нарциссы, изменений нет.
— Я не могу, — говорю я, прижимая ладонь к животу. — Я чувствую, где это, но не могу открыть.
Он присоединяется ко мне, опускается рядом.
— Не спеши. Ты можешь пробовать, сколько хочешь. Сколько нужно.
Я мотаю головой.
— Мегера не позволит мне снова остаться в Эребусе. Она почти запретила сегодня. Она хочет взять меня в Пританей с ними. Продолжить обучение Фурии.
— Но ты этого не хочешь? — спрашивает Аид. — Ты не хочешь присоединяться к ним.
— Мне нравится, как все вы говорите, будто это возможно. Будто можно быть Фурией и смертной.
Он молчит мгновение.
— Случаи были. Медуза была Горгоной, и смертной. Порой с детьми богов все сложно, — он хмурится, говоря, задевает бутон пальцами.
— Если я буду Фурией, я буду твоим врагом, — говорю я.
— Я бы этого не хотел, — его голос тихий.
— Я тоже, — говорю я тихо, садясь на пятки.
— Еще извинение, — говорит он на нормальной громкости. — За то, как я вел себя, когда ты пришла сюда. Я не ожидал, меня редко удивляют. Я плохо среагировал. Я вел себя грубо, прости за это.
— Ничего. Я тоже была груба.
Он молчит мгновение, и я прошу бутоны расцвести.
— Ты могла бы остаться со мной, — осторожно говорит он, отвлекая меня. — Если хочешь остаться дольше. У меня есть место. Я могу оберегать тебя.
— Они ненавидят тебя, — я поворачиваюсь к нему. — Они уже ненавидят тебя.
— Знаю, — говорит Аид.
— Я не хочу, чтобы они ненавидели меня, — несмотря на ложь и ужасы, несмотря ни на что, я не смогу вынести, если они будут против меня.
— Знаю, — повторяет он. — Я должен вернуть тебя домой.
Я киваю. Я хочу домой. Этого я хотела, попав сюда, вернуться к папе и Мерри, на Остров и в свой сад, к Астрид, Ларсу и Ману, к школе. В настоящую жизнь.
Так почему хочется плакать?
— Расскажи об этом, — говорит Гермес. — Расскажи о своем Острове.
— Ты был на Фесмофории, ты видел все, — я медлю. Я хочу спросить, что он имел в виду, сказав, что был там ради меня, но смущаюсь. Может, в темноте пещеры я смогла бы, но не тут, открыто. Судя по его напряжению, когда я сказала «Фесмофория», он чувствует то же самое. — На Острове тысяча двести человек. Все знают всё о тебе. Люди порой уезжают, но редко. Это вечное место. Это беспокоило Бри… — я замолкаю. Когда я уйду домой, Бри останется тут. Она ненавидела Остров, но, может, он нравился бы ей больше, ели бы она знала, что потом попадет сюда.