Ее звали княжна Тараканова
Шрифт:
М. П. Бестужев-Рюмин — И. И. Шувалову. Лейпциг.
7/18 мая 1745 г.
Государь мой, истинный друг Иван Иванович. Хотя я по отъезде моем из отечества и не писал к вам, однакож истинное мое почтение и верная моя к вам дружба от того не переменилась и никогда не переменится, и в той надежде, яко и сверх того ведаю, коль вы дружны к брату моему, прошу вас надежного моего друга брату моему яко собою представить, как ему есть бесчестно и неприлично с родною своею сестрою так негуманно поступать, от чего показуется немилосердное сердце, и всякой будет думать, когда он такое гонение родной своей сестре
До свиданья, мой очень дорогой друг, любите меня всегда так же, как я вас люблю и уважаю, и будьте уверены, что я всю мою жизнь останусь преданным вам душой и сердцем ваш
М. Бестужев-Рюмин
О новом чине для ленивого и неуловимого придворного просили вице-канцлер А. П. Бестужев-Рюмин и пользовавшийся в те дни славой удачливого полководца С. С. Апраксин: камер-юнкер вместо камер-пажа. И это спустя восемь лет после встречи камер-пажа с императрицей в селе Петровском близ Звенигорода, куда направлялась Елизавета Петровна в Саввино-Сторожевский монастырь. Полное описание царского богомолья было помещено в «Санкт-Петербургских ведомостях» с короткой припиской о пожаловании И. И. Шувалова. Между прочим. И к всеобщему сведению. За заметкой стояла перспектива выезда А. Г. Разумовского из таких привычных и обжитых апартаментов Зимнего дворца. Начало шуваловского «случая»…
Чертоги светлые, блистание металловОставив, на поля спешит Елизавет:Ты следуешь за ней, любезной мой Шувалов.Туда, где ей Цейлон и в севере цветет.М. В. Ломоносов. На выезд Елизаветы Петровны в Царское Село. Конец лета 1750
Золотой дождь отличий и наград пролился не сразу. У нового любимца свое представление о вещах, тем более об особенностях придворной жизни. Он не спешит, не скаредничает, стараясь соблюсти хотя бы видимость благопристойности — так меньше, ему кажется, появится завистников и открытых врагов. Он вполне может обойтись на первое время собственными деревнями, своими и, как видно, далеко не маленькими средствами. Но все конечно же приходит: в 1754 году за необъявленные заслуги — ордена Александра Невского и польский Белого Орла. Спустя три года — чин генерал-поручика, разве надо для этого иметь хоть малейшее отношение к армии! Еще через три года генерал-адъютанта — Екатерина II будет отмечать этим чином начало каждого нового «эпизода», по ее выражению, в собственной личной жизни. А совсем незадолго до смерти Елизаветы, в 1761 году, Шувалов станет членом Конференции, иначе — тогдашнего Государственного совета.
Вот только конец оказывается слишком близким…
Шувалов, взяв меня за руку, подвел к человеку, которого вид обратил на себя почтительное мое внимание. То был бессмертный Ломоносов! Он спросил меня: чему я учился? «По-латыни», — отвечал я. Тут начал говорить он о пользе латинского языка, с великим, правда сказать, красноречием.
Д. И. Фонвизин
Вольтер — И. И. Шувалову. Ферней. 1 августа 1758 г.
Узнав, что вам всего двадцать пять лет, не могу надивиться глубине и разнообразию ваших познаний.
«Дай Бог царствие небесное этому доброму боярину, — говорила в 1828 году П. П. Свиньину племянница Ломоносова, Матрена Евсеевна Лопатина, некогда жившая у него в Петербурге, — мы
Только одни особенные и довольно сложные предметы исключительно занимают все умственные и нравственные силы императрицы и совершенно удаляют ее от забот управления.
Именно желание нравиться и славиться красотой было всегда одной из самых сильных слабостей ее, а так как вследствие сокрушительного влияния лет она не может не замечать все более и более становящиеся приметными старческие морщины на лице своем, то обстоятельство это так близко и чувствительно трогает ее, что она почти уже и не показывается в обществе. Так со времени куртага, бывшего 30 августа, императрицу видели всего только два раза в придворном театре…
ИЗ ДОНЕСЕНИЯ АВСТРИЙСКОГО ПОСЛАННИКА В ПЕТЕРБУРГЕ
ГРАФА МЕРСИ Д'АРЖАНТО
11 ноября 1761. Из венского Дворцового государственного архива
Не меньшие душевные беспокойства причиняют государыне ее частые припадки боязливой мнительности, сопровождаемые сильным страхом смерти; последнее достаточно видно из того, что не только вообще стараются удалить от нее малейший повод к встрече со страшными образами, или к наведению ее на печальные мысли, но даже ради заботливой предосторожности ото всего подобного, не дозволяется никому в траурном платье проходить мимо жилых покоев императрицы; и если случается, что кто-нибудь из вельмож и знакомых ей лиц умирает, то смерть эту скрывают от государыни не редко по целым месяцам.
К сказанным двум причинам ее душевных страданий присоединяется, в-третьих, все еще продолжающееся серьезное недовольство ее поведением великого князя и нерасположение к великой княгине, до того очевидные, что ни с тем, ни с другою государыня не имеет почти никаких сношений, и вот уже более трех месяцев, как на деле она не вела с ними никакой отдельной беседы…
Среди этой нестройной совокупности такого рода лиц и обстоятельств граф Иван Шувалов сохраняет власть и почет, более точное и близкое наименование для коих, как в отношении их объема, так и относительно тех правил, которые определяют у него их употребление, — конечно, придумать нелегко.
Тень смерти входит во дворец вместе с Иваном Шуваловым. И почем знать, не этой ли тени обязан он своим неожиданным возвышением? Обмануть годы, почувствовать себя еще раз молодой и желанной — как нужно было это переступившей в пятый десяток Елизавете. Морщины, седина — что значили они по сравнению с объявившимися и все нараставшими эпилептическими припадками. Такими же, как у отца. Раз от раза все более долгими и сильными. Несколько часов полусна-полуобморока. Несколько дней молчания — отказывает язык, нет сил… Несколько недель изнуряющей слабости, когда можно двигаться, только держась за стенку.
Скрыться от глаз неусыпных наблюдателей, не начать биться в конвульсиях при посторонних, когда настороженное воображение заставляет во всем видеть надвигающуюся опасность. От любимца секретов нет. И Елизавета с ее обычной трезвой расчетливостью права — что он без нее? Ему ли не стараться всеми силами хранить угрожающую его благополучию тайну. Ему ли не знать, что расположением императрицы Разумовский поплатился, между прочим, и за молчаливое участие в начавшихся обсуждениях вопроса о готовом опустеть престоле. Граф, как всегда, заботился о своих заполонивших двор родственниках. Но подобной измены те, кому удается встать со смертного ложа, не прощают.