Эгипет
Шрифт:
Мой замок, подумала она.
С такого близкого расстояния он выглядел смешным и бесформенным, как будто связали в один пучок кипу собранных с бору по сосенке каминных труб, — и вид у него был по-зимнему бледный, как и у всей округи. Баттерманз. На самом-то деле, конечно, он ей не принадлежит, или принадлежит, но не совсем, и неважно, сколько лет она хранила его у себя в душе как аллегорию замка, за которой крылось все, что в этом мире ей принадлежало.
Все, что ей принадлежало.
Если она сейчас тихо-тихо выскользнет наружу, открыв дверцу так, чтобы не разбудить Майка, можно будет перепрыгнуть через невысокие перила и спуститься к реке. Там можно будет отыскать лодку, ялик, который по случайности оставили на берегу перевернутый кверху дном, и рядом — весла; и отправиться
Вот глупость, подумала она; как будто эта махина расположена в такой дали, что можно убежать и спрятаться в ней ото всех. Ее станут искать, и найдут, и привезут обратно, и заставят жить все той же жизнью, которую она вела до сих пор, или притворялась, что ведет.
Она и в самом деле давным-давно не брала в руки кисть, хотя, конечно же, неправда, будто она теперь страшно занята. Она как-то вдруг потеряла уверенность в себе как в художнице; и дело было не в таланте и не в технических навыках, а только лишь в первопричине, она перестала понимать, с чего это она или вообще любой человек берется вдруг писать картины. Мое искусство, моя живопись.
Это было все равно как с фургоном, или со сберегательными облигациями, или с выплатами по закладной относительно которых Майк хотел поспорить с ней, и спорил; для того, чтобы оставить все это себе, при себе надлежало знать, зачем оно тебе нужно.
Майк знал. Майк знал, что принадлежит ему и чего он хочет, что он любит; и если Роузи была уверена в том что единственный предмет, который Майк действительно любит, чаще всего зовется Майком, — что он раз от раза совершает все ту же элементарную ошибку, как котенок, который бьет лапой собственное отражение в зеркале, — что ж, может, в этом-то как раз и заключается сущность любви, любовь есть иллюзия, но иллюзия, без которой невозможно жить дальше, как без чувства цвета или трехмерности пространства, и у Майка это чувство осталось, а вот она его потеряла.
Нет, так не бывает.
Так не бывает; и все-таки она почувствовала приступ необъяснимой тревоги и стиснула руками руль, а Майк ритмично посапывал у нее за спиной.
Моя живопись. Она попыталась восстановить в себе то теплое чувство, которое недавно вызвал внезапно пришедший образ валькирий, но тщетно. Сэм, нет, только не Сэм. Тогда моя работа. Мой пес. Моя машина. Казалось, что вокруг нее был только вакуум, в который она бросала все эти слова, пустые слова, жалкая, пугливая беспредметная жажда, настоящее ничто, ничто, которое сидело с ней рядом и пожирало все, что она пыталась поставить между собой и ним.
Мой пес Ничто.
Она включила зажигание, и посапывание Майка смешалось с ритмом двигателя; она вывезла его, спящего, на шоссе и влилась в поток автомобилей, текущий домой, в сторону Дальних гор — и ей туда же. Одолевая подъем, она видела в зеркало заднего вида, как убегает на юг замок Баттерманз и быстро уменьшается в размерах.
Часть третья
FRATRES
Глава первая
В серебристо-зеленом дождливом апреле они отправились в Гластонбери, по длинным прямым дорогам, мистер Толбот на взятом взаймы тряском пони, доктор Ди на пегой кобыле, с накидкой из промасленной козьей шкуры на плечах и в широкой плетеной шляпе, похожей на крестьянскую, и его сын Артур, вторым у него за спиной. Мягкие облака то собирались, то снова рассеивались, легкий дождик освежал и был почти что теплым. По дороге доктор Ди указывал им то на стену из кремнистого камня, то на старую-старую церковь; он объяснял им, как проложены римские дороги, прямые и ясные по замыслу — и как пролегли иные тропы, еще более древние, через города, и ярмарочные перекрестки, и церковные подворья, теперь их почти не видно, и о них забыли, но эти дороги были еще прямей, чем те, что строились римлянами. Под этой зеленой Англией, у нее за спиной, лежала иная страна, сделанная из времени, такая же древняя, как молода эта весна: из времени, свернувшегося в клубки и складки похожие на складки этих вот холмов, из времени,
«Через тысячу лет после Потопа, — сказал доктор Ди, — и лет через двадцать — тридцать после падения Трои, на этот северный остров прибыл албанец Брут».
«Вы говорите о Бруте Троянском?» — спросил его мистер Толбот.
«О нем самом. И этот Брут, который спас Трою от греков (хотя чуть позже они все равно ее завоевали), нашел здесь наших предков, пребывающих во тьме невежества, но при этом они готовы были воспринять знания, и соображали быстро. И он, Брут, стал их королем, первым королем, который когда-либо царствовал надо всем этим островом».
«А Артур был его потомок», — сказал Артур Ди, который уже знал и саму эту историю, и те места, где ему следует вступить в разговор.
«Так точно. Что ясно видно из его герба: три золотые короны на лазоревом поле, каков и был герб первого Артурова королевства в Лотре; и в верхней четверти троянский герб, о котором всякий может прочесть у Вергилия. Вот так».
«А как же саксы?» — спросил мистер Толбот.
«Никаких саксов. Они пришли из Германии. Артур давно был для саксов — как терния в плоть. Он был британец, наследник Брута. И этой страной, его страной, никто не может управлять по праву, ни сакс, ни дан, ни франк, покуда опять не вернется Артур: покуда валлиец, человек нашей крови, снова не сядет на трон».
«И так оно и вышло», — сказал Артур.
«И так оно и вышло, когда корона досталась Генриху. А теперь на троне сидит его внучка, и если бы Артур мог быть женщиной, он воплотился бы в нее».
Какое-то время они ехали молча «Находятся такие люди, — сказал доктор Ди, — которые отрицают самый факт существования Артура».
«Пусть только попробуют», — сказал Артур, прижавшись щекой к отцовской спине, чтобы спрятать голову под полями отцовской шляпы.
«Пускай заглянут хотя бы в святого Иеронима — сказал его отец. — В его прославленную „Этику“, и отыщут там утверждение, что острова, называемые Альбион, то есть этот и еще Ирландия, следует именовать островами Brutannicae, а не Brittaniae. А старый добрый Тритемий уверяет нас, что империя Артура включала в себя двадцать королевств».
«Но королевства в те времена были не такими уж и обширными», — сказал мистер Толбот.
«Здесь вы правы. Однако силою оружия сей Артур завоевал острова Исландия, Гренландия и Эстотиландия Которые по праву должны и сейчас принадлежать Ее Величеству, поскольку все они находятся в пределах mari Brittanico [106] , между Британией и Атлантикой — и далее вплоть до Северного Полюса».
Артур Ди громко захохотал.
«Так я и сказал господину Хаклейту. [107] И побуждаю к этому Ее Величество».
106
Британского моря (лат. ).
107
Хаклейт, Ричард (ок. 1552—1616) — английский географ, успешно пропагандировавший в елизаветинское время дальнюю географическую экспансию, особенно колонизацию Северной Америки. Его труд «Основные плавания, путешествия и открытия английской нации» — едва ли не единственный источник данных о первых экспедициях англичан в Северную Америку.
Артур Ди снова расхохотался, торжествующим радостным смехом, и поплотнее обнял отца, отчего тот рассмеялся тоже, и они все трое, смеясь, поехали дальше, прямо навстречу солнышку, которое как раз выглянуло из-за туч, только для того, чтобы снова спрятаться.
Ближе к вечеру они проехали мимо дома у самой дороги; в дверях, под карнизом, с которого капала дождевая вода, стояла старуха, сложив под передником руки.
В саду у нее цвели нарциссы и примулы; по стене разрослась жимолость, и даже из заплесневелой соломы на крыше тут и там торчали цветы, как из луговины. Она улыбнулась путникам.