Египетские ночи
Шрифт:
Он стоял и стоял, пока Энн не скрылась из вида. Тогда из груди его невольно вырвался стон, и он прижался горячим лбом к прохладному стволу огромного баньяна.
– Ах, Энн! – в отчаянии вскричал он.
Она не любит меня, твердил про себя Тони. Какая глупость, какая наивность мечтать, что Энн Таверель одарит его своей любовью. Да как смел он надеяться, что такая блестящая красавица, по которой сходят с ума все мужчины на этом балу, может ответить ему взаимностью?
Или он забыл, что у нее есть все, о чем только можно мечтать, – деньги, свобода, молодость, красота?
Иногда Энн казалась печальной и подавленной, и в такие минуты уголки ее рта, который ему так хотелось поцеловать, опускались вниз. Он мечтал набраться смелости и спросить Энн, о чем она так грустит. И если бы она доверилась ему, он с радостью разделил бы с ней ее горе, поддержал и защитил от любых невзгод.
Она казалась Тони такой миниатюрной, такой хрупкой и беззащитной, что он пошел бы на все, лишь бы оградить это нежное и хрупкое создание от всех бед окружающего мира.
Наконец усилием воли он взял себя в руки. Как мужчина, он должен достойно вынести этот удар судьбы. Быть может, Энн смягчится и изменит отношение к нему. В конце концов, он ее не принуждал, она бросилась в его объятия совершенно добровольно.
Она первой обняла его и позволила ему обнять себя. А это что-то значит – хотя бы то, что он не совсем ей безразличен.
Тони глубоко вздохнул и легкой походкой, будто ничего не случилось, зашагал обратно к дворцу.
Только увидев толпу гостей, которая колыхалась у входа во дворец, – кто-то возвращался из сада, кто-то выходил на свежий воздух, – Энн замедлила шаг и, пробравшись сквозь плотный людской поток, вскоре оказалась в огромном прохладном зале, стены которого были украшены старинным оружием – мечами и щитами былых времен.
Тут она было растерялась, вспомнив, что они с Лидией приехали сюда в автомобиле Тони. Ее затруднение заметил один из туземных слуг, стоявший у входа, и направился к ней. Энн сразу же приняла решение.
– Мне нужно такси! – сказала она.
– Слушаюсь, мисс, – ответил темнокожий слуга и почтительно поднес ладонь ко лбу.
Энн заскочила в комнату, где женщины оставляли манто. Отыскав свое – атласное с опушкой из горностая, – она набросила его на себя, просунула руки в рукава и поплотней запахнулась.
Ждать такси пришлось недолго, но Энн это время показалось едва ли не вечностью.
Ей хотелось одного: поскорее остаться одной, лишь бы только на виду у всех не пришлось вытирать слезы, которые против ее воли наворачивались на глаза. Она не плакала уже несколько лет, а сейчас была на грани истерики, которая могла вот-вот выплеснуться наружу.
Господи, ну что же такси все не едет и не едет, неужели никто не увезет ее от посторонних глаз? Наконец слуга вернулся, и Энн двинулась к ожидавшему на улице автомобилю.
– В отель! – бросила она шоферу, и машина тронулась с места.
Оставшись наконец-то одна, Энн поняла: надежда на то, что от слез станет легче, оказалась обманчивой. Слез не было.
У нее так и не получилось расплакаться, как она ни пыталась, поэтому она просто ехала, глядя перед собой широко
Дорога до отеля заняла считаные минуты. Расплатившись с таксистом мелочью, Энн по лестнице поднялась на веранду.
На веранде никого не оказалось. В отеле царили тьма и безмолвие. Жидкий свет просачивался лишь сквозь стекло парадной двери. Судя по всему, все постояльцы уже крепко спали. Энн не решилась зайти и, подержавшись за ручку двери, развернулась и посмотрела на реку, безмятежно катившую свои воды по другую сторону дороги.
Ее вдруг охватило странное возбуждение. Желание плакать прошло, теперь каждый нерв был напряжен до предела, натянут, словно тугая струна. Голова раскалывалась от боли, и она еле сдерживалась, чтобы не закричать во всю мощь легких.
Энн медленно сошла по ступенькам и, перейдя дорогу, остановилась под деревом. В листве шуршал ночной ветерок. Увы, в шорохе листьев, который то умолкал, то начинался с новой силой, ей слышалось нечто зловещее.
– Я люблю Тони! – воскликнула она и задумалась. Интересно, чем он сейчас занят, что чувствует? Наверное, ищет ее повсюду, ходит среди танцующих и заглядывает в лица, а ее нет и нет.
На его добродушном загорелом лице наверняка застыло выражение тревоги, меж бровей пролегла смешная складочка, которая, по его мнению, придает ему глубокомысленный вид, когда он что-то обдумывает. Констанс же считает, что это лишь придает ему комичный вид.
– Я люблю его, – повторила Энн.
Тони стал ей дорог, очень дорог, в этом нет ни капли сомнений. Ей приятна его нежность, его доброта, то, что он всегда думает только о ней и никогда – о себе. Он такой большой и сильный, а порой бывает неуклюж, как неуверенный в себе мальчишка.
– Я люблю его! – снова прошептала Энн, и ей послышалось, что шорох листьев над головой повторил эти слова.
Но как ей признаться ему в своих чувствах? Есть ли у нее право ответить взаимностью на любовь, которую он ей предлагает?
Задрожав, Энн закрыла лицо руками. На нее нахлынули резкие, безжалостно отчетливые образы того, что произошло в тот вечер в Каире накануне ее отъезда в Хартум. Казалось, этот день навсегда запечатлелся в ее памяти с четкостью старинной гравюры.
Она увидела, как ее искусно заманивают в сети обмана, столь изощренно расставленные специально на нее. Увидела, как сама безрассудно ступает в умело расставленную ловушку.
Господи, какая глупость, какая наивность! Зачем слушала сладкие речи? Почему так упрямо отказывалась вдуматься в то, что Лидия настойчиво пыталась ей втолковать?
Увы, теперь слишком поздно. Что произошло, то произошло. Ей уже никогда не стать такой, как прежде, – счастливой и беззаботной, какой она была до встречи с бароном.
Почему, почему она позволила ему вскружить себе голову?
Что-то словно парализовало ее разум. Ей казалось, будто она стоит у самого края, заглядывая в бездонную черную пропасть. Не в силах оторвать глаз от этой бездны, она все всматривалась и всматривалась в нее. Ничего не стоит утонуть, навеки сгинуть в этой злой черной бездне…