Его уже не ждали

Каменкович Златослава Борисовна

Крыса, сквернословя и угрожая (за что получил добавочную порцию и тут же был выкупан в луже), в этот день не побежал в центр продавать газеты, а с ревом поплелся домой смывать грязь и пришивать оторванные лямки на штанах.

Другой на месте Крысы, получив такой горький урок, уже не цеплялся бы к Давидке, но злопамятный Крыса еще больше розъярился. Не дай боже Давидке встретиться с ним. Мальчик чувствует себя в полутемной каморке, как в осажденной крепости. Этот разбойник не дает ему носа высунуть во двор, особенно утром, когда Давидке надо бежать на поиски

заработка. Да и вечером, возвращаясь домой, нужно глядеть в оба! И мальчику, как вору, приходится красться по двору, на каждом шагу ожидая засады. Как Это отравляло трудную, полную лишений и страха жизнь маленького нищего! Если бы не дедушка, Давидка никогда не вернулся бы в опостылевший двор…

Но в этот поздний вечер Давидка летел домой словно на крыльях. За два последних дня он с дедушкой так наголодались, что шистка, которую мальчик получил от Гая, была настоящим спасением. Завтрашний день уже не пугал мальчика. Рано-ранехонько, пусть даже его подстерегает Крыса, все равно Давидка побежит в бакалейную лавку «Эльза и дочь». Прежде всего он отдаст пани Эльзе долг — два крейцера, которые задолжал еще с субботы, когда брал в кредит фунт черного хлеба.

«Отдам долг, — подсчитывал Давидка, — и еще хватит на целый фунт хлеба, фунт цыбули, несколько соленых огурцов, куплю свечку».

Нырнув в темный зев раскрытых ворот, Давидка, озираясь, перебежал двор и с облегчением перевел дух, добравшись к каморке, где его с нетерпением ожидал старик.

Глава третья

ЖЕСТОКОЕ ИЗВЕСТИЕ

Лабиринт узких, плохо освещенных переулков привел Гая к трехэтажному дому на улице Святой Магдалины. Здесь он когда-то жил с Анной. Не трудно понять волнение Гая, когда он нащупал деревянную грушу звонка, оказавшуюся на своем старом месте — в каменной нише, справа от входной двери — и осторожно потянул вниз…

Прошло несколько минут тревожного ожидания…

Наконец из глубины коридора вынырнул силуэт. Угрюмый на вид старик держал в руке закопченный фонарь, в котором едва мерцал огонек. Приблизив бородатое лицо к защищенному ажурной железной решеткой дверному стеклу и подняв фонарь, старик старался рассмотреть человека, стоявшего в темноте на улице. Нет, перед ним не жилец меблированных комнат. И старик, не снимая цепочки, приоткрыл дверь.

— Что пану угодно?

— Я хочу видеть пани Терезу Гжибовскую.

— Ов-ва! — старик еще выше поднял фонарь, чтобы осветить лицо незнакомого. — Пани Тереза, прошу пана, уже восемнадцать лет на том свете.

«Это, кажется, Остап Мартынчук, — пристально вглядываясь в лицо старика, подумал Гай. — Да, он. Как постарел! Не узнал меня…»

Старик, все еще не открывая дверей, с интересом и вместе с тем подозрительно разглядывал ночного гостя. По лицу Гая пробежала чуть заметная тень беспокойства: «Не изменилось ли что-нибудь за эти годы? Можно ли довериться? Однако нет, — возразил себе Гай, — камень, сколько бы ни лежал, бревном не станет; дуб можно срубить, но

не согнуть», — и успокоился.

Гай хорошо знал, что в натуре дворника Остапа Мартынчука не было рабской, лакейской угодливости, присущей некоторым людям в его положении. Он был работящим, но головы никогда ни перед кем не гнул, держался независимо, с чувством собственного достоинства. Вот этого ему и не могла простить дочь торговца рыбой пани Тереза Гжибовская. Этот «гайдамака-разбойник», как злобно называла дворника хозяйка меблированных комнат, имел счастье спасти ее мужа во время пожара. «Мой старый дурак выжил из ума, — не раз жаловалась жильцам на покойного мужа пани Тереза, — и ничего мудрее не мог придумать: в оставленном у нотариуса завещании указал, что Остап Мартынчук может жить в дворницкой до самой смерти, да еще бесплатно…»

— Теперь домом владеет дочь покойной пани Гжибовской. Да и свободных комнат нет, — угрюмо проронил Мартынчук.

И вместо того, чтобы закрыть дверь, он вдруг быстро снял цепочку и впустил Гая в коридор с каменным полом и сводчатым потолком. Из-под нахмуренных бровей на Гая глянули чистые голубые глаза. Немного испуганное ранее лицо Мартынчука будто засветилось от радостного волнения.

— Пойдемте, — шепнул старик, поспешно закрывая дверь на широкую железную задвижку.

Идя впереди и освещая дорогу, Мартынчук повел гостя по деревянной лестнице вниз.

В кухне он погасил фонарь, повесил его и приветливо указал на приоткрытую дверь, откуда едва пробивался свет.

— Прошу, заходите, там никого нет.

Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Гай вошел в низкую продолговатую комнату.

Мартынчук торопливо подошел к столу, занимавшему добрую половину комнаты, и подкрутил фитиль шестилинейной лампы.

Какое-то мгновение Гай стоял сосредоточенный, молчаливый, внимательно осматривая комнату. Очевидно, Мартынчук ожидал кого-то, да и вздремнул на кушетке. Звонок разбудил его…

«Кажется, здесь ничего не изменилось, — подумал Гай. — Разве что этажерки с книгами тогда не было… Кисейного полога возле низкой двуспальной кровати нет. Теперь уже не у изголовья, как прежде, а на старом комоде белеет гипсовое распятие Христа (подарок старого пана Гжибовского за спасение его жизни, символизирующий безраздельное право Остапа Мартынчука пользоваться дворницкой до гроба). Вот небольшой кованый сундук, на котором когда-то спал белоголовый Гнатко. Ему теперь, должно быть, лет тридцать пять. Как сложилась его судьба?»

Остап Мартынчук поймал на себе пристальный взгляд Гая и тоже подумал: «Узнать почти невозможно. Но глаза — глаза не изменились: как и когда-то, в самую душу глядят. Годы щедро припорошили инеем его голову. Совсем поседел…»

— Если не побрезгуете, то, может, как бывало, воспользуетесь гостеприимством простого дворника? Га? — с хитринкой в голосе спросил гостя Мартынчук и взял из рук Гая шляпу, дождевик и саквояж.

Гай улыбался и молчал.

— Ярослав, дорогой… — голос Остапа Мартынчука дрогнул, губы задрожали.