Его величество Человек
Шрифт:
—А время-то какое! И не сомневайтесь, приводите ребенка к нам, если нужно будет.
Махкам-ака попрощался с Назаровой, взял Галю на руки. Девочка доверчиво обвила его щею худенькими ручонками.
Абрам и Витя шли рядом, но не разговаривали. Галя радостно махала им рукой. Когда они вышли на большую улицу, Витя буркнул Гале:
—Ну, слезай. Так ты совсем умаешь моего папу!
Шутливо, стараясь подделаться под Галин голос, Махкам-ака пропищал:
—Не умаю! Я ведь легкая, как пушок!
Девочка рассмеялась, еще крепче обнимая Махкама-ака за шею. Засмеялся и Абрам. Даже Витя не сдержал улыбки, хоть и отвернулся, пряча лицо.
Глава двенадцатая
Были и песни, и пляски, и веселые, нарядные люди, и голуби в безоблачном синем небе. И вдруг все исчезло, все кончилось. Точно черные тучи заволокли небо, спрятали солнце, и стало трудно дышать...
В открытых машинах приехали фашистские офицеры. В центре площади солдаты сколотили виселицы. Привели двух мужчин со связанными за спиной руками, поставили их на ящики, на шеи им накинули петли, и офицер ногой в блестящем сапоге выбил ящики у них из-под ног.
Потом женщин, стариков и детей фашисты погнали на работу. На поляне за березовой рощей людей заставили копать длинную траншею. Когда траншея была готова, офицер выстроил всех в два ряда над самой ямой. И начался треск... Ужасный треск...
Абрам упал, придавленный большим и тяжелым телом какого-то старика. И вдруг стало тихо. Тихо и страшно. Было даже слышно, как где-то вдали беспечно журчит ручеек. Абрам поднял голову. Вначале он увидел зеленую траву и желтый одуванчик на тонкой ножке, потом множество спящих вповалку людей. Мальчик с трудом встал и огляделся вокруг. Чуть сбоку спала мама. Он приблизился к ней, наклонился и вздрогнул: глаза у мамы были выколоты. И Абрам закричал во весь голос: «Мама! Мама!..»
От звонкого крика задрожали стекла в окнах, и все мгновенно проснулись. Галя вскочила, прижалась к Мехринисе.
А ту трясло в ознобе. Махкам-ака пытался успокоить Абрама.
—Лампу зажги,— сказал он жене, но Мехриниса не могла двинуться.
Махкам-ака сам зажег лампу.
Абрам задыхался, стонал, но глаз не открывал. Первой, кажется, пришла в себя Галя.
—Вы испугались, мама? — заботливо спросила она Мехринису.
—Ложись, доченька.
—А вы не бойтесь. У Абрама бывает так. Было и в дороге. Ой, и ты тоже испугался, Витя? — Галя заметила, что Витя таращит глаза и ничего не понимает.
—Подумаешь... испугался. Думал, воры лезут,— сердито ответил Витя.
—Дада, положите Абрама в постель.— Галя советовала серьезно, деловито, как взрослая.
Махкам-ака ходил из одного конца комнаты в другой, прижав к груди Абрама, и никак не мог успокоиться.
—Он уже опять заснул, дада. Положите его.
Махкам-ака послушался девочку, уложил Абрама. Галя склонилась над братом, погладила по голове.
—И почему ты кричишь, Абрам? Здесь дада, мама, мы все. Ни один фашист тебя не тронет...
—Пускай он спит, доченька,— сказал Махкам-ака.
Галя не отходила от Абрама.
—Нет, нет, пусть лучше проснется. А то опять ему будет сниться страшный сон.
Абрам открыл глаза и увидел перед собой Галю.
—Мы доехали, Галя?
—Куда доехали? Мы уже дома. Дада с нами, мама.
Абрам закрыл глаза и уткнулся головой в подушку, а Галя заплакала:
—Бедненький Абрам... Ему по-прежнему фашисты снятся.
—Иди ко мне, доченька.— Мехриниса обняла Галю.— И не плачь. Абрам проснулся, сейчас уснет снова. И сны будут сниться ему только хорошие.
—В вагоне он тоже так кричал,— сквозь слезы рассказывала Галя и льнула к матери.
Махкам-ака погасил лампу. Опять стало темно и тихо. Дети вскоре заснули, а муж и жена не могли спать, ворочались, вздыхали и думали об одном и том же: как лучше справиться с такой большой семьей?
Внезапно с улицы донесся гул машины и голоса людей. Встревоженный Махкам-ака начал торопливо одеваться.
—Куда вы? — забеспокоилась Мехриниса.
—Тише, дети могут проснуться. Выйду посмотрю. Кто- то, видно, приехал,— шепотом ответил Махкам-ака.
На цыпочках он вышел во двор и сразу же узнал голоса Абдухафиза и Арифа-ата. «Что же могло случиться ночью? А что-то определенно случилось!» Махкам-ака открыл калитку. Улица тонула в темноте — фонарей не было, луна спряталась за тучи.
Махкам-ака пригляделся. У соседней калитки двигались люди. Кузнец подошел к ним ближе и различил Арифа-ата.
—Что случилось, ака?
—Эвакуированных привезли. Оставлять их до утра под открытым небом не хотелось. Намаялись люди... Ночь почти вся впереди. Пусть отдыхают.
Незнакомый человек стаскивал с машины тяжелый узел.
—Погоди, этот узел понесем вместе.
Ариф-ата поспешил на помощь, подхватил узел с другой стороны, и вдвоем они потащили его в дом Таджихон. Махкам-ака понял, что его помощь здесь уже не нужна.
Вскоре подъехала еще одна машина, и по тротуару застучали костыли Абдухафиза. С ним была и Икбал-сатанг. Последнее время Махкам-ака сильно недолюбливал эту женщину, но сейчас подумал: «А ведь иногда и она становится отзывчивой и доброй».
—Уста, ассалому алейкум! И вас, оказывается, мы разбудили,— с виноватой ноткой в голосе сказал Абдухафиз, увидев кузнеца.
—Нужно было разбудить раньше — помог бы...
—Вы теперь человек многодетный. Все время в хлопотах. Беспокоить вас просто неприлично,— заметила Икбал-сатанг с усмешкой.
«Все-таки ужалила!» — подумал Махкам-ака, но промолчал.
Однако Абдухафиз со смехом заметил подошедшему Арифу-ата:
—Придется еще раз собрать актив в совете. Некоторые граждане, а особенно гражданки, до сих пор не понимают, какого уважения заслуживают люди, взявшие эвакуированных детей под свой кров.