Его величество Человек
Шрифт:
—Я слышал, вы принимаете детей...— сказал он ломающимся баском.
Махкам-ака переглянулся с женой.
—А что ты хотел, сынок? — после некоторого молчания спросил кузнец.
—Возьмите меня, пожалуйста.— Паренек поднял было голову, но, засмущавшись, снова опустил глаза.
Мехриниса оторопела. Витя не выдержал и, задыхаясь, закричал:
—Не надо, не берите! На улице и так смеются, говорят, наш двор стал как детдом.
Махкам-ака бросил на Витю сердитый взгляд. Дети молча ждали ответа отца. Паренек медленно повернулся и пошел обратно к калитке.
—Куда же ты? Как тебя зовут? — остановил его Махкам-ака.
Паренек оглянулся.
—Коля,— ответил он упавшим голосом.
—Иди сюда, Коля, садись,— позвал мальчика Махкам- ака и обернулся к Вите: — Кто говорил тебе эти мерзкие слова?
—Таджи-хола всем говорит. Кудрат, ее сын, тоже...
—Пусть себе говорят. Что ж на это внимание-то обращать? Ведь Коля не будет есть твой хлеб, у него своя хлебная карточка. А если придется нам совсем туго, я стану еще больше работать...— Махкам-ака снова взглянул на Колю.— Садись, сынок, что ж ты стоишь?
—Одежда у меня...— запинаясь, сказал Коля.
—Ничего, ничего, садись, сейчас поешь, а уж потом переоденешься и умоешься. Откуда ты, Коля?
—Из Смоленска,— ответил Коля, робко опускаясь на супу.
—И никого у тебя нет? — заинтересовалась Дзидра.
—Отец погиб на фронте. Маму во время бомбежки...
Заметив, как дрогнули губы мальчика, Махкам-ака поспешил изменить тему разговора.
—Живи у нас, Коля, будь нам сыном, зови нас отцом и матерью, а детей наших считай братишками и сестренками... Ладно?
—Ладно.
—Но запомни: дети у нас привыкли стойко переносить трудности. Жизнь сейчас такая, что, если вода хлынет, надо пить воду, если камень упадет, надо и его грызть. Может случиться, что и одну изюминку придется делить на всех поровну. Понял?
Коля кивнул головой.
Все это вспомнила сейчас Мехриниса...
Свекольная кожура падала в миску, а Мехриниса размечталась о том времени, когда один за другим подрастут дети, женятся, повыходят замуж, обзаведутся ребятишками.
День начинался с обычных утренних забот. Дети под руководством Коли стали убирать постель. Ляна осторожно взяла Марику на руки, перенесла ее на айван и дала девочке игрушки.
Мехриниса положила в котел очищенную свеклу и поискала подойник — пора было доить корову.
—Пока вода не замутилась, Коля, наполни ведра,— на ходу распоряжалась она.— Галя, вынеси кашкул[61] и таз. Буду стирать белье.
Коля и Галя немедленно взялись за дело. Остальные приступили к выполнению своих ежедневных обязанностей, распределенных между ними Ляной. Только Витя, который должен был подметать и поливать улицу, одиноко и мрачно сидел на айване, прислонившись спиной к столбу. Ренат с ведром скрылся на огороде. Он единственный регулярно увиливал от заданий, стараясь делать не то, что ему поручат, а то, что сам захочет. Замечания старших он всегда выслушивал внимательно, но уже через несколько минут все забывал. Он и в школе был таким же. Учителя жаловались на него, говорили, что мальчик плохо учится. Словом, хоть Ренат уже давно жил в семье Махкама-ака, но никак не мог привыкнуть к порядкам этого дома, и, видно, отцу и матери предстояло еще немало с ним повозиться.
Подоив корову, Мехриниса ушла на огород собирать последние помидоры, кликнув с собой Рената. Наблюдая за медленными движениями сына, Мехриниса старалась понять, отчего он такой ленивый, невольно сравнивала Рената с Ляной и Колей, расторопными, деловитыми, обязательными.
Бросив в ведро последний помидор, Ренат скользнул равнодушным взглядом по пустым грядкам и, убедившись, что больше собирать нечего, радостно улыбнулся.
—Ну, вот и хорошо, сынок, теперь можно позавтракать,— похвалила мальчика Мехриниса.
Ели молча. После завтрака Мехриниса сказала Лесе:
—Сними, доченька, платье, постираю. Пусть Ляна даст тебе желтое. Сарсанбай, ты тоже сними брюки. Совсем замусолились.
—Что ж мне, в трусиках, что ли, ходить? — испугался Сарсанбай.
—Ничего. До вечера высохнут.
—Да ну...
—Ну, тогда надень пока старые Колины брюки.
—Они же рваные.
—Так ненадолго ведь, сынок.
Вскипятив самовар, Мехриниса принялась за стирку. Старшие дети отправились в огород. Ляна присела возле арыка и стала мыть посуду. Младшие, устроившись под развесистым деревом, играли с Марикой. Ренат, считая, что уже внес свой вклад в общее дело, забрался на айван и улегся читать книжку.
—Ты бы тоже пошел в огород, сынок.
—Сейчас, мама.
В это время с улицы послышался свист. Ренат приподнял голову, посмотрел в сторону калитки. Над дувалом показалась голова знакомого мальчишки. Ренат покосился на мать и, увидев, что она не обращает на него внимания, незаметно выскользнул со двора.
Стирая белье, Мехриниса размышляла о детях. Она то улыбалась, то хмурилась, натыкаясь на новые дырки на рубашках и штанах. «Изнашивается»,— с горечью думала женщина, попутно прикидывая, какую ставить заплатку, не пора ли перешивать на младших. Эти серые брюки носил когда-то Батыр; укоротив, она переделала их для Остапа. Однако на коленях брюки уже походят на решето. Если не залатать, совсем расползутся. Батыр... Что с ним? Жив ли?.. Мехриниса испугалась своих мыслей, замерла над тазом, но тут раздался громкий плач Марики. Перепуганная Мехриниса, кое-как выжав брюки, бросила их на груду мокрого белья.
—Что случилось? — подбежала она к айвану.
—Ничего, ничего,— весело сказала Галя, успокаивая Марику.
Обернувшись, Мехриниса увидела в нескольких шагах от себя соседок Карамат и Захиру, а поодаль — почтальона с письмом в руке.
—От вашего Батырджана, апа,— сообщила Захира.
Мехриниса вздрогнула, из глаз у нее закапали слезы.
—Апа,— Карамат обняла Мехринису,— надо радоваться, а вы плачете...
—Нет, нет, я не плачу,— с трудом проговорила Мехриниса и присела на край супы.
—Читайте, апа, читайте,— торопила Захира.
—Карамат, что-то у меня в глазах рябит. Читайте вы,— попросила Мехриниса, чувствуя, что ни строчки не сможет разобрать.
—«Уважаемый папа, нежно любимая мама, шлю вам привет и наилучшие пожелания!..» — читала Карамат.
Пытаясь не показать, как она взволнована, Мехриниса прикрыла кончиком рукава мокрое лицо.
—«...Я жив-здоров, от всей души желаю и вам крепкого здоровья и благополучия в родном Ташкенте. Не обижайтесь на меня, не думайте, что я забыл о вас. Я написал вам много- много писем. Сосчитал — получилось тридцать семь. Но ни одно из них не мог отправить. Находился я в таком месте, откуда нельзя было связаться с домом. Писал я вам письма и сам читал их, а прочитав, мысленно сочинял ваши ответы. Тетя Ксения, бывало, смеялась надо мною. «Неплохое утешение ты себе придумал»,— говорила она. Вы не знаете тетю Ксению. Когда приеду, расскажу вам о ней подробно. Она спасла меня от смерти. Тетю Ксению хочется назвать самым лучшим на земле человеком. Она как солнце, которое освещает и греет весь мир. Она как многоводная, бурная река, питающая море. Как-то я сказал ей об этом. «Э, сынок, с ума ты спятил! Сколько святых угодников, сколько полководцев и мудрецов видывал мир! Их-то и вправду можно назвать великими... А я что? Ты вот, сынок, лежишь здесь, в этой землянке, и выдумываешь всякое...»