Его величество Человек
Шрифт:
—В ногу. Шлет всем привет и просит быстрее ответить ему.
—Слышала, доченька? От сына письмо пришло. Жив он! Эй, друзья!
В шуме и громе, которые стояли в мастерской, никто не расслышал слабого голоса Махкама-ака. Лишь Сали-ата, случайно заметив, как тот шевелит губами, подошел поближе.
—Приятная новость, дорогой.
Сали-ата громко свистнул. В один миг стук умолк. Все окружили Махкама-ака, стали поздравлять его. Махкам-ака расстелил платок и поставил на него чашку с обедом.
—Ну, прошу,
—И вы хотите отделаться этим? — смеялись кузнецы.
—Давайте раскошеливайтесь. Завтра среда, не забудьте сходить на базар. Если барана не будет, мы согласны на козу.
—Заколю барана! — обещал Махкам-ака, сияя от счастья.— Вот Коля молодец! Какую весть принес!
Смех, радость, шутки все еще не кончились, когда в дверь вошел паренек Колиных лет. Он поздоровался и начал перебирать пачку бумаг, зажатую в руке.
—Хамидов! — прочитал он вслух и взглянул на кузнецов.
Вытерев руки фартуком, Хамидов взял бумажку.
—Ахмедов!
Очередь дошла и до Махкама-ака. Ему тоже вручили маленький белый листочек, знакомый в военное время всем,— повестку о явке в военкомат.
В повестке предписывалось явиться с вещами в военкомат на другой день в одиннадцать утра.
Веселый разговор прервался, все разошлись по местам, но никто сразу не взялся за работу. Кузнецы уже привыкли, что их ряды постоянно редеют: одни уходили на фронт, других переводили на военные предприятия. Однако сейчас все разволновались, всех заботила судьба семьи Махкама-ака.
—Ни больше ни меньше — тринадцать душ! Что с ними делать? — встревоженно повторял Сали-уста.
—Ты уже не маленький, сынок. Крепись,— стоя у дверей кузницы, говорил Коле Махкам-ака.— Останешься главой семьи, старшим. Будет трудно, но что делать? Авось вернется и Батырджан-ака... Ну, иди, наверное, мать уже беспокоится. А может, пока ничего не говорить ей?
—Придете домой, сами скажете,— согласился Коля.
—Хорошо, скажу ей осторожно, не сразу. Иди, сынок...— Махкам-ака провожал Колю взглядом, пока тот не перешел на другую сторону улицы. «Хорошо, что он у меня есть. Уже большой, понятливый».
Это был действительно необычный день. Пожалуй, второго дня, до такой степени насыщенного событиями, еще не было в жизни Ахмедовых.
—Ойи, можно я покрашу брови усьмой?[64] — ласкалась к матери Леся.
—И я тоже хочу,— присоединилась к Лесе Галя.
—Рано еще тебе, пучугим [65].— Мехриниса обняла Лесю.
—Не говорите так.— Девочка обиженно взглянула на мать.
—А как сказать? Ну, кичигим [66].
—Скажите ей лучше «кучугим»[67],— вмешалась Галя.
—Ты сама щенок, поняла? — Леся бросила на Галю сердитый взгляд.
Галя
«Что-то долго Коли нет,— с беспокойством подумала Мехриниса, посматривая на калитку.— Наверное, о письме Батыра разговаривают... Напрасно я не дала письмо... Нет, хорошо сделала. Иначе муж и сегодня остался бы на вторую смену. К вечеру он вернется домой, скажу ему: «Хорманг, отец, с вас подарок за приятную весть». Интересно, что он ответит на это?..»
Ляна, уложив Марику спать, села за уроки. Раскрыла тетрадь, учебник, но вдруг с острой тоской вспомнила родную мать. В последние дни Ляна часто приставала к Мехринисе с просьбой узнать, как чувствует себя ее мама. У Мехринисы от этих просьб больно щемило сердце. Ляна стала грустной, задумчивой. Мехриниса замечала, что девочка иногда плачет, прячась где-нибудь в уголке дома или двора. Мехриниса обычно старалась в эти минуты занять чем-нибудь Ляну, а потом решила сказать ей горькую правду.
—Почему вы не сказали сразу? Зачем обманывали меня? — Ляна зарыдала навзрыд.— Я должна была в последний раз посмотреть на мою мамочку. Неужели вы этого не понимаете?
—Прости, доченька! Другого выхода у меня не было.
В калитку вошел Коля. Он старался держаться спокойно и весело, но вид у него был удрученный. Увидев, как плачут мать и Ляна, Коля подумал: «Неужели узнала? От кого же?» Он тихонько прошел на айван, положил узелок возле столба, но сейчас никто на него не обратил внимания.
Нелегко было утешать Ляну. Мехриниса ласково гладила девочку по голове, по щекам, вытирала ей слезы, баюкала, прижимая к себе. Постепенно Ляна замолчала, но сидела, уткнувшись в плечо Мехринисы, совершенно потерянная.
Ближе к вечеру во дворе неожиданно появился Исмаилджан. Забыв поздороваться, он возбужденно заговорил:
—Вот беда! Все складывается, как назло, неудачно. Кадырходжа-ака уехал в командировку. Я сам ходил в военкомат, растолковывал им. Никто ничего не хочет и слышать! Приказ! Пошел я в горком партии, да забыл, что сегодня выходной день. Там одна дежурная сидела. Сказала, что с утра доложит секретарю.
Исмаилджан вытер платком пот со лба, закурил. Мехриниса пожала плечами и, воспользовавшись его молчанием, спросила:
—Исмаилджан, о чем вы так печетесь? Вы еще не слышали? От Батырджана пришло письмо!
—Ого, очень хорошо, это самое...— забормотал Исмаилджан.
—Жив-здоров сын! Ранен был,
—А? Хорошо, хорошо... Это самое... Пойду-ка я к Абду- хафизу, ведь он тоже...— Не договорив, Исмаилджан поспешил за калитку, но тут же вернулся снова.— Эй, Коля! Иди-ка, сынок, покажи мне, где живет Абдухафиз.