Его величество Человек

Файзи Рахмат

Коля вышел за ним. Мехриниса, стоя посреди двора, снисходительно улыбнулась и произнесла вслух:

—Что с ним делается? Бормочет что-то... Куда это он ходил, зачем? В своем ли он уме?..

Глава двадцать четвертая

Вечерело, когда Мехриниса, Коля и сестра Махкама-ака вернулись с вокзала. Необычная тишина стояла во дворе. Мехриниса протянула руку к

замочному кольцу — и у нее сжалось сердце. На миг ей показалось, все уехали из дома и он навсегда опустел. Обернувшись, она

с удивлением увидела, что к ним подходит Исмаилджан, тяжело шагая, угрюмо глядя себе под ноги. Мехриниса думала, что все, кто пришел проводить Махкама-ака, разошлись еще на привокзальной площади. Оказывается, Исмаилджан провожал их до дому, а Мехриниса и не заметила. Широко раскрыв калитку, она пригласила Исмаилджана войти.

Посреди двора Карамат дробила кукурузу. Приунывшие, молчаливые дети сидели в сторонке. Из кухонной трубы валил густой дым, в воздухе стоял запах жареных тыквенных семян. Это Захира запалила сухие листья в печке. Все смотрели на Мехринису и ничего не говорили. Только Леся подбежала к матери и, пряча лицо в подол ее платья, стала громко плакать. Мехриниса погладила девочку по голове, тихонько подошла к айвану и присела. Коля о чем-то шептался с Исмаилджаном. Во дворе появилось еще несколько человек, среди них были Ариф-ата, Сали-уста, Икбал-сатанг.

—Проходите, садитесь.— Карамат указала гостям на курпачу.

Один за другим гости прошли на супу, присели. Что следует делать в подобных случаях, как вести себя, никто не знал. Взрослые тайком поглядывали на детей, сгрудившихся в сторонке. Наконец Сали-уста, кашлянув раз-другой, нарушил молчание.

—Вы, невестка, мужественная женщина.— Он повернулся к Мехринисе.— Вы крепче любой скалы. Есть такое предание. Аллах, когда творил мир, создал горы и скалы, способные выдержать любые испытания. Прошло время, и видит всевышний: стали рушиться горы и скалы, не выдерживают тяжести, взваленной на них. Тогда аллах и переложил груз на плечи своих рабов. Смотрит — люди выносливее гор... Все мы глубоко опечалены отъездом Махкама-уста. Но сложа руки сидеть не будем. Не раз заменяли мы ушедших на фронт, не позволим погаснуть и горну Махкама-ака, остыть его наковальне. Не дадим в обиду его малышей. Ваша семья — родная для нас... Пусть будут стерты фашистские злодеи с лица земли!

Сали-уста попрощался с Мехринисой, за ним потянулись к выходу и остальные. Когда за последним гостем закрылась калитка, Мехриниса наконец осознала, что все происшедшее не сон, что мужа действительно больше нет рядом. И тут она почувствовала, что силы покидают ее. Хотелось заплакать громко, никого не стыдясь, но она молча глотала слезы, помня наказ мужа: «Не плачь в присутствии детей».

Ей хотелось поразмышлять в одиночестве. Но куда уйти? Где спрятаться от детей? В растерянности Мехриниса стояла посреди айвана, и тут к ней подошел Коля, проводивший гостей. Он тихонько положил руку на плечо матери. Такая привычка была и у Махкама-ака. Утешая жену, он говорил с ней так же — положив руку на плечо.

Мехриниса быстро взглянула на Колю. Не по-детски серьезными стали глаза мальчика.

—С завтрашнего дня я не пойду в школу,— неторопливо проговорил Коля.

—Почему, сынок?

—Буду работать.

Мехриниса частенько брала Колю с собой на базар, чтобы он помогал нести покупки. Каждый раз Коля ужасался, видя, как много денег тратит мать. Толстая пачка таяла быстро, а купленных продуктов едва хватало на два дня. Коле было жалко и мать и отца, работавших не покладая рук. Тогда-то и запала ему в душу мысль

пойти работать, чтобы приносить домой деньги. Однажды, размышляя над этим по дороге с базара, Коля осторожно спросил мать:

—Ойи, можно мне торговать папиросами или семечками?

Мехриниса резко остановилась.

—Сынок, пока я жива, не позволю, чтобы ты дошел до этого,— упрямо и горько сказала она.— Не за тем я взяла тебя под свое крыло. Учись, придет время — поступишь на работу...

Сейчас Коле казалось, что время, о котором говорила мать, настало.

Мехриниса поняла, что слова Коли шли от самого сердца. Она глянула в его глаза, полные мольбы и сочувствия, и крепко обняла мальчика.

—А как же учеба? — спросила Мехриниса.

—Вот окончится война, вернется отец, вернется Батырджан-ака... Тогда и пойду учиться.

—Пусть будет, сынок, по-твоему, я согласна.

—Исмаилджан-ака мне поможет... Меня возьмут в мастерскую... Со временем я заменю отца,— обрадованно заторопился Коля.

Мехриниса сдержанно улыбнулась: до отца Коле было ох как далеко! Хорошим кузнецом сделала Махкама-ака долгая жизнь и многолетняя работа с молотом в руках.

На другой день утром Коля пошел в школу сказать учителю, что поступает на работу. Дмитрий Николаевич, любимец ребят, расстроился, узнав о намерении мальчика оставить учебу. Но он ничего не сказал, только молча обнял Колю и проводил его до двери:

—Желаю тебе успеха! Верю, что ты не дашь детям почувствовать отсутствие отца.

Прямо из школы Коля направился в мастерскую, однако, войдя, увидел, что Исмаилджана там нет. В нерешительности он остановился у двери.

—Э, да ты пришел! Надень-ка вот это! — Сали-уста подал мальчику клеенчатый фартук, предложил: — Поработай со мной.

Коля уже не раз помогал отцу в домашней кузнице, но было как-то страшновато встать рядом с Сали-уста. Тем не менее он осторожно спустился к горну, разворошил золу в яме, выгреб остатки сгоревшего угля: и маленькой лопаткой насыпал свежего. Потом принялся подавать воздух мехами. Сали-уста следил за ним со стороны, на время предоставив мальчика самому себе...

С этого дня в табель кузнечной мастерской было внесено имя нового рабочего — Николая Махкамова.

Оставив машину на широкой улице, Кадырходжа пешком двинулся к дому Махкама-ака. Он шел и журил себя, испытывая неловкость от предстоящей встречи. Став директором военного завода, Кадырходжа лишь один раз навестил семью кузнеца, да и то в отсутствие хозяина.

Правда, несколько раз Кадырходжа справлялся о Махкаме-ака у Исмаилджана, дважды передавал кузнецу приглашение перейти на завод. На новой работе дел у Кадырходжи прибавилось. Он уезжал из дома с рассветом и возвращался поздней ночью.

Размышляя обо всем этом, Кадырходжа подошел к воротам дома Махкамовых. С другой стороны улицы к этим же воротам тащился мальчик с ведром, наполненным дынными корками. Он часто останавливался, ловким движением бросал в рот какую-то сушеную ягоду и снова подхватывал ведро. Кадырходже показалось, что лицо мальчика ему знакомо. Пожалуй, это был один из сыновей Махкама-ака. Кадырходжа содрогнулся: неужели семья так бедствует, что дети вынуждены есть дынные корки? Директор крепче прижал к себе сверток с гостинцами, наблюдая за мальчиком, который заметил гостя уже у самых ворот и лишь тогда смущенно поздоровался. Кадырходжа хотел взять у него ведро, но тот отвел в сторону его руку, а за ведро ухватился так, точно там лежал драгоценный груз.