Его зовут Ангел
Шрифт:
– Не надо, - произносит этот голос.
– Я не хочу никого видеть.
– Но, сын…
Ангел не дает ему договорить и начинает кричать:
– Я не хочу никого видеть!
Я вижу, как Виктор Валерьевич вздрагивает, и кидаю тревожный вопросительный взгляд на Егора. Он тоже ничего не понимает.
– Хорошо, - сдается мужчина и закрывает дверь комнаты Ангела.
Его глаза закрыты какое-то время. Он делает глубокий размеренный вдох и разворачивается в нашу сторону.
– Извините, ребята, но встреча отменяется, - с искренним сожалением
– Что… что с ним?
– от волнения мой голос срывается на шепот.
Это не может быть Ангел. Только не мой Ангел. Только не он. Нет. Это не его голос. Это не он кричал. Он бы никогда не сказал, что не хочет видеть нас с Егором.
Виктор Валерьевич напрягается. Его серо-голубые глаза темнеют от печали, и мне становится не по себе. Я чувствую, как где-то глубоко внутри меня зарождается тошнотворный приступ паники.
– Ангел не может ходить, - шепчет мужчина и вдруг всхлипывает. Он низко опускает голову, и его плечи начинают трястись от рыданий. Виктор Валерьевич накрывает глаза ладонью, и все, что я слышу и вижу, это беспомощно плачущего взрослого мужчину.
– Мой сын не может ходить, Августа. Теперь не может…
Я теряю остатки самообладания и тоже начинаю плакать, хотя с трудом понимаю, что происходит.
– Т…то есть?
– спрашиваю я.
– Он…
Виктор Валерьевич не успевает договорить, как вновь раздается тот ужасный надломленный голос из комнаты Ангела:
– Пусть они уходят, папа! Скажи им, чтобы они ушли и больше никогда сюда не приходили! Я не хочу их видеть! Я не хочу!
Мужчина издает еле слышный стон и зажимает указательным и большим пальцем переносицу. Он набирает в легкие воздух и вытирает слезы с лица. Его глаза красные-красные, но больше нет той подавленности, что была несколько секунд назад.
– Простите, ребята, но вам надо уйти, - говорит Виктор Валерьевич.
Я хочу возразить и потребовать объяснений, но не могу. Я парализована ужасом и паникой. Я совершенно сбита с толку.
Я не помню, как мы с Егором выходим из квартиры Ангела. Я не помню, как мы оказываемся на улице перед домом. Я молчу. Егор тоже. Я пытаюсь собраться с мыслями, но это невозможно. Я прокручиваю в голове слова Виктора Валерьевича о том, что Ангел не может ходить. Я вспоминаю тот чужой, наполненный отчаянием голос, и меня пробирает дикая дрожь.
Мы стоим неподвижно несколько бесконечных минут. Затем начинаем отдаляться от дома Ангела. Я слышу, как снег хрустит под моими ногами.
– Я ничего не понимаю, - вдруг начинает Егор.
Я чувствую, как непрошеные слезы скатываются с лица, падают и растворяются в снегу.
– Что значит, Ангел не может ходить? Как это? В смысле?
– вопрошает Егор, и постепенно в его растерянный голос просачивается боль.
– Он что… ин… инвалид?
И тут я резко поднимаю голову и всматриваюсь в недоуменное бледное лицо Егора сквозь пелену слез.
– Но как?
– шепчет он.
– Я не понимаю, Августа. Я не понимаю…
Со смешанными чувствами я возвращаюсь домой и, не говоря ни
Стою пять минут, десять, пятнадцать. Я не знаю, что творится в моей голове. Я пытаюсь проанализировать то, что произошло. Я пытаюсь понять, что значат слова отца Ангела о том, что он не может ходить. Я вспоминаю предположение Егора о том, что наш друг теперь инвалид. Это слово ранит меня глубоко в сердце, и я думаю, что рано делать поспешные выводы. Я должна лично убедиться в этом. Я должна увидеть Ангела. Должна поговорить с ним.
Я должна… я должна сделать хоть что-нибудь. Но я не могу. Я чувствую себя такой беспомощной оттого, что ничего не понимаю.
Я снова не сплю ночью, но на этот раз вовремя забочусь о том, чтобы не корчиться от боли в сердце, и пью таблетки, пока мама не видит. Я не хочу ее тревожить лишний раз. Я долго лежу в кровати, затем начинаю блуждать по комнате. У меня уже болит голова, и слипаются глаза. Но как только я ложусь обратно, желание спать тут же отступает, и снова все пространство в голове заполняется тревожными мыслями.
***
Когда на следующий день в школе я вижу Светлану Александровну, меня неожиданно осеняет.
Ей вчера звонили родители Ангела и что-то сказали про него. Может быть, про то, что он… не может ходить?
Конечно, я не могу утверждать. Я по-прежнему ни в чем не уверена. Я просто в шоке.
Егор выглядит не выспавшимся, и я ничуть не лучше него. На алгебре я наклоняюсь к нему и шепчу:
– Подойдем на перемене к Светлане Александровне.
– Зачем?
– тем же шепотом спрашивает Егор.
– Она стопроцентно что-то знает об Ангеле.
Егор кивает, и больше мы с ним не разговариваем.
На перемене мы мчимся к кабинету русского языка, где сейчас Светлана Александровна проводит урок у шестого «Б». Я влетаю в кабинет и вижу учительницу за столом в окружении мальчиков и девочек.
– Светлана Александровна!
– громко зову я ее.
Учительница отрывает взгляд какой-то тетради и поворачивается в мою сторону.
– Августа?
– удивляется она.
Я подхожу к ней и склоняюсь, чтобы не кричать на весь кабинет.
– Вы знаете, что с Ангелом?
– я решаю не тянуть резину и спрашиваю прямо.
Взгляд Светланы Александровны становится сочувствующим и она откладывает все свои дела, чтобы ответить мне.
– Ребята!
– обращается она к ученикам шестого «Б».
– Выйдите все из класса на несколько минут.
Они послушно выполняют просьбу учительницы, и в кабинете остаемся только мы с Егором и Светлана Александровна. Я сажусь за первую парту и готовлюсь внимательно выслушать все то, что женщина мне скажет. Пусть даже правда будет самой ужасной… Я должна все знать.