Ехал грека через реку
Шрифт:
— Ты заметил, что в последнее время все время споришь со мной? — от раздражения у нее путались буквы в словах, и это было бы забавно, если бы не было так пугающе. — Что это? Татарский домострой?
— Вот давай без разжигания межнациональной розни! И вообще, я абхаз.
— Не заговаривай мне зубы. Сейчас опять начнешь прикрываться своим несчастным детством. С какой такой стати я не могу переночевать у собственной сестры?
— С такой, что мы обещали не прятаться друг от друга.
— Лично я ничего подобного не обещала.
— Ася,
— Не хочу! Мне надо отдохнуть от тебя! — и она скрестила руки на груди, всем своим видом излучая холодность и равнодушие.
Адам почти развернулся и ушел — черт с ней.
Но все-таки остался.
Две истерички в одном семействе — это явный перебор.
— Послушай, — он попытался было взять ее за руку, но она отпрыгнула от него, как ужаленная. — Ладно, — согласился Адам. — Слушай оттуда. Можешь вообще убежать на другой конец улицы, мне не сложно будет и покричать.
— Теперь ты на меня еще и кричать начнешь?
Адам сердито пнул скамейку, ударился, скривился.
Он ненавидел всякого рода разборки.
Он никогда в таком не участвовал.
Он не хотел сейчас находиться внутри этой нелепой ссоры.
Все скандалы, которые его мать закатывала отцу, были еще слишком свежи в памяти.
Но чертова Ася была права — нельзя то и дело глядеть в собственное детство.
— Послушай, — он выдохнул, успокаиваясь. — Нам обоим время от времени будет неловко. Или страшно. Или мы будем слишком сильно нервничать. Или нам захочется убежать. Ты даже не представляешь, как сильно мне сейчас хочется уйти. Но мы не будем так делать.
— Это нарушение личных границ и насилие над личностью, — отозвалась Ася недружелюбно.
— Мы с тобой почти не разлучаемся уже три месяца. Не поздновато думать о границах?
— Прилипала, — произнесла Ася, но гнев уже покидал уголки ее губ. — Сильно ударился? Зачем пинать скамейки, если ты такой неженка?
— Больно, — Адам потер щиколотку, прыгая на одной ноге. — Мне нет никакого дела до твоих границ, можешь хоть забор вокруг себя построить. Но сегодня ты собиралась всю ночь таращиться в потолок и раздумывать о том, как бы напугать меня еще сильнее. Хочу сказать, что можешь не переживать по этому поводу. Я напуган до смерти.
— Так-то не похоже, — пробормотала Ася, — Серьезно больно? Давай зайдем в аптеку и купим тебе мазь. Тебе надо приложить лед.
Она пошла вперед, но вскоре повернулась к Адаму, продолжив движение задом-наперед и декларируя:
— Полюбил богатый — бедную, полюбил ученый — глупую, полюбил румяный — бледную, полюбил хороший — вредную: золотой — полушку медную. — Где, купец, твое роскошество? «Во дырявом во лукошечке!» — Где, гордец, твои учености? «Под подушкой у девчоночки!» — Где, красавец, щеки алые? «За ночь черную — растаяли». — Крест серебряный с цепочкою? «У девчонки под сапожками!» Не люби, богатый, — бедную, не люби, ученый, —
— Сама придумала? — он шел за ней следом, в очередной раз поражаясь стремительности смены настроения.
— Нет, это Цветаева.
— Передай ей, что она идиотка.
Ася покачнулась, ухватившись за сердце.
— Цветаева — идиотка? — возопила она. — Ты пробил дыру в моем сердце! Немедленно надувай спасательную лодку! Мои кровь и слезы зальют весь город. А ты почему до сих пор жив? Почему небеса не разверзлись и не пронзили тебя десятком молний?
Прохожие оглядывались на нее, но Асю это мало волновало. Она заламывала руки и призывала великого Пушкина спуститься на землю и оторвать голову необразованному язычнику.
— Слушай, — Ася наконец выдохлась и подхватила Адама под руку. — Ну ты же в школе учился? Там же преподавали русскую литературу, да?
— Я был в спортивном классе, и большую часть времени проводил на тренировках.
— По какому виду спорта?
— В каком именно классе?
Клякса и Васька, перелаивая друг друга, заливисто приветствовали их.
Во дворе Димдим и Ева пинали друг другу мяч в тусклом свете фонаря.
Увидев Асю, его дочь помчалась к ней, шлепнулась, вскочила снова и побежала дальше, прихрамывая.
— И ты туда же, — Ася обняла ее, склонившись, — больно?
— Нет, — но голос Евы дрожал, — совсем не больно.
— Почему она ревет из-за всяких пустяков и не плачет из-за важных вещей? — задалась вопросом Ася, целуя круглые щечки. — Пойдем. Посмотрим на твои колени.
— Дома, — Ева потянула ее за руку к калитке. — Пойдемте скорее домой. Васька, за мной!
— Вы одинаковые, — Ася оглянулась на Адама. — Аж мороз по коже.
Он улыбнулся, надевая поводок на собаку. Догнал их.
— Ева, — спросил весело, — что такое тинки-винки?
Она спряталась за Асей.
— Сам знаешь.
— Ничего и не знаю.
— Димдим, мы ушли, — крикнула Ася.
— Ева Адамуровна, немедленно отвечайте на вопрос, — Адам передал поводок Асе и перехватил дочь, подбросил ее, породив пронзительный визг. — Что еще за тинки-винки?
— Ася, скажи ему!
— Я понятия не имею, детка, о чем вы говорите.
Ева, хихикающей мартышкой повиснув на Адаме, спросила у Аси:
— Где ты потеряла ботинки?
— О, — оживилась та. — Сейчас я тебе расскажу. Мне встретилась злая королева, которая выбросила свои любимые тапочки.
— Тапочки? — переспросил Адам и пощекотал дочь под подбородком.
— Зачем она их выбросила? — удивилась Ева.
— Ну, она подумала, что они стали слишком плешивыми.
— Плешивыми? — снова переспросил Адам. — Да это были прекрасные тапочки!
— Прекрасные тапочки не выбрасывают! — парировала Ася невозмутимо.
— О чем вы опять говорите? Я вас не понимаю, — возмутилась Ева.