Ехали медведи…
Шрифт:
– Мы искусственное дыхание стали делать, – продолжил за жену Егор Семёнович, – Да какое там, он уж посинел весь. Бабка сразу к транслятору, самопомощь вызывать, но они так и сказали: «Это яд террористов. По такому не выезжаем. Тело через три дня заберём, как заявку на открытие двери зарегистрируем».
– Вот и всё, и нету у нас больше сыночка, – скорбно закончила историю Юлиана Павловна, – Забрали, утилизировали, всё как положено… А потом сообщение нам пришло, что скоро в его комнату новых жильцов поселят. Уберите, говорят, все вещи и подготовьте помещение. А у меня прям сердце сжимается, не могу я его вещи выбросить. И так, и сяк крутила, одежду всю собрала и в ящичек сложила. Я же каждую футболочку помню, каждую рубашечку, как покупала, подшивала, гладила. Так и лежат до сих пор. Мебель тоже оставили, говорю, если захотят – сами утилизируют, пропуск выпишут себе и вынесут на свалку. А люди те так и не приехали. Мы всё ждали и ждали, думали, может, ошибка какая вышла. А потом новое сообщение пришло от министерства обороны, мол, скоро сюда заселится бывший жилец этой квартиры. А мы и знать не знаем, что за жилец, но, думаем, военный, раз министерство так беспокоится. А раз военный, значит, мужчина, а раз мужчина… Может, думаем, он будет на Васеньку похож.
Егор Семёнович сидел, нахмурившись, и сжимал в руке погнутую алюминиевую ложку, как оружие против «проклятых террористов», убивших его сына. Повисла неловкая пауза.
– Ну что это мы всё о грустном и о грустном, – вдруг оживилась Юлиана Павловна, – Вы лучше скажите, как вам супчик. Перловка-то хоть разварилась?
Все молчали.
– Сынок, – продолжила она, так не дождавшись ответа, наигранно весело, как будто чувствовала себя виноватой в неожиданно накрывшей всех тоске, – А твои-то где? Семья, родственники?
Борис понял, что его рассказ сейчас будет совсем некстати и неопределённо махнул рукой.
– Ну, это… У меня мать, отец, сестра… была. Они… в общем, не знаю, где. Мы жили в большой комнате, все вчетвером. О, там ещё пианино стояло, – неожиданно вспомнил он, – Мать иногда на нём играла, но очень редко, она и не умела толком. Отец всё грозился его выкинуть, а дед не разрешал.
– Дед? – оживился Егор Семёнович, – У тебя ещё и дед был? Тоже, небось, военный? Служил?
– Дед-то? – Борис задумался, – Нет, не служил. Дед был тайным агентом. Коллаборационистом. Распространял запрещённые материалы. Продавал государственные ресурсы. И ещё он убил всю нашу семью: и мать, и отца, и сестрёнку. А я убежал. Я знаете, как бегаю, Егор Семёныч? Никто не догонит! Вот и он не догнал, а потом за ним пришли Вооружённые Силы Республики и отправили его в ад для предателей. Я знаю, мне это в Центре патриотического воспитания сказали. Говорили каждый день, пока били в туалете и на заднем дворе во время прогулок. Знаете, сколько у меня шрамов с тех времён? Да у вас пальцев не хватит, чтобы их сосчитать. И всё из-за него. Всё потому, что мой дед предал родину, по его приказу были сожжены заживо тысячи людей в концлагерях, тысячи мирных жителей были растерзаны врагами Республики. Я каждый день это слышал: «Внук коллаборациониста. Преступное отродье». И каждый день воспитатели стояли рядом, пока дети возили меня по полу и плевали мне в лицо. Стояли рядом и одобрительно кивали. И ещё там была одна нянечка, Людмила Ивановна, она тоже стояла, но не кивала, она чуть-чуть плакала иногда, чтобы никто не видел. А я всё видел. А потом она заклеивала мне раны пластырем, который в те времена был в дефиците, и говорила, что, может быть, всё не так, как им кажется, и дед мой не был преступником, и вышла какая-то ошибка. Она всё твердила какую-то ерунду про то, что ни политические взгляды человека, ни страна его рождения ничего не говорят о том, хороший он или плохой. И что нормальному государству нужны разные люди – добрые и злые, умные и глупые, сильные и слабые, согласные и несогласные, и каждый должен иметь возможность найти в нём своё место и стать тем, кем хочет, не оглядываясь на остальных и без страха быть осуждённым за свои убеждения. Иначе, говорила она, это государство будет не настоящим, а лишь сказочным королевством за большой стеной, как в моей детской книге. Но я ей не верил. С чего это мне верить какой-то глупой нянечке? Я ненавидел деда, я проклинал его, я бил кулаками твёрдую, как камень, подушку и представлял себе, что это его лицо, и, если бы его не расстреляли, я бы сам, своими руками, душил его, пока он не перестал бы дёргаться. Как-то раз, кажется, это был мой день рождения, Людмила Ивановна спросила у меня, чего бы я хотел больше всего, и я ответил, что хотел бы только одного – самому убить своего деда. Она ничего не сказала, а взяла книгу – единственную вещь, которая у меня осталась из дома – и стала читать. И я постепенно успокоился. Нет, деда я не простил. Просто стал жить с этим, как с бородавкой на носу. Да, я преступное отродье, внук убийцы, но я не трус и не предатель, и я был готов сделать всё, чтобы доказать это. А потом Людмила Ивановна стала учить меня читать самому. В ЦПВ у нас сначала было чтение, но через пару лет его отменили, и я стал забывать буквы. Каждую ночь, когда все спали и камеры можно было отключить, мы читали одну и ту же книгу, пока я не вспомнил, как складывать буквы в слова, слова – в предложения, предложения – в мысли. Для неё это почему-то было очень важно. И у меня в голове тоже стали появляться мысли. И рисунки. А однажды Людмила Ивановна исчезла. Просто не пришла на работу, и воспитатели сделали вид, что её никогда и не было. Новая нянечка не заклеивала мне раны, но я уже сам научился это делать и научился давать сдачи. Бить быстро, сильно, точно и добивать, не давая подняться. Моя ненависть к деду была теперь в моих кулаках. Знаете, Егор Семёныч, я побил всех моих обидчиков, даже старших, и когда они корчились на скользком от крови и соплей полу в туалете, я плюнул им в лицо тем, что накопилось у меня за все эти годы. А потом я вырос, и меня забрали на войну…
Конечно, ничего из этого Борис не сказал. У него уже был готовый ответ:
– Не знаю я… Не помню уже, я ж мелкий совсем был.
Старики понимающе закивали.
– Всё хорошо, сынок, – Юлиана Павловна погладила его руку кончиками своих сухих, как наждачка, пальцев, – У тебя ещё вся жизнь впереди. Вот увидишь, ты обязательно встретишь лучших людей на этом свете.
На этом ужин закончился. Борис сполоснул свою тарелку и ложку и пошёл к себе.
«Электроснабжение будет отключено через 45 минут, ровно в 22:00. Всем гражданам необходимо убедиться в безопасности своих жилых помещений. Через 15 минут начнётся трансляция последнего выпуска новостей. Трансляция обязательна к просмотру. Желаем вам приятного отдыха».
Борис уже был готов лечь на ставший вдруг неуютным и страшным диван и выполнить свой гражданский долг по просмотру новостей, как вдруг послышался робкий стук в дверь.
– Арсеньев? Ты не спишь ещё?
– Нет, Егор Семёныч, заходите.
Егор Семёнович неуверенно прошагал в комнату, чуть согнувшись и по-стариковски опустив плечи. Борис, приподнявшись на одном локте, вопросительно посмотрел на него.
– Я тут вот что… – немного запинаясь начал старик, – Так, сидел-сидел и вдруг подумал… Вашим там на фронте, кажется, наливают иногда… Ну, для храбрости, верно?
– Бывает, – Борис моментально раскусил намерения соседа, и ему почему-то стало весело.
– Ну хорошо. Так вот… Может у тебя есть чего? С собой, то есть… Я ведь его-то уже лет пять не пил. Так-то, вроде, и не надо, а хочется иногда. Ну, сам понимаешь, живём в тепле, еда, вода есть, квартира хорошая… А порой как накатит тоска, прям сил нет, – он опасливо покосился на дверь, а потом на окно, как будто там прятались тайные агенты, готовые в любой момент рассказать всему миру, как плохо живётся Егор Семёнычу в Республике Грисея, – Не поделишься со стариком, ну, вроде как, за знакомство?
У Бориса было то, за чем пришёл сосед. Как раз перед его ранением всем бойцам выдали по литру спирта, который, разбавляя водой, можно было растянуть месяцев на семь-восемь. Потом произошло само ранение, отправившее его на месяц в больницу, и, наконец, долгожданное возвращение в казармы, где он обнаружил, что его рота временно перебазировалась в другую точку, а на смену ей прибыли младшие бойцы, которым в силу возраста спирт ещё не полагался. Выпить было не с кем, и он запрятал бутылку поглубже в рюкзак, где она лежала всё это время, терпеливо дожидаясь прихода Егора Семёновича.
– А как же обязательные к просмотру новости? – хитро поинтересовался он у соседа.
– Да ничего не будет, мы ж около транслятора находимся. Ты только звук убавь чуток, но совсем не убирай, а то запищит и доложит куда следует – деловито ответил старик.
– Ладно. Стакан-то есть?
– А как же! И не один. Бабка-то улеглась уже, а я сейчас, я быстро… Посидим с тобой по-соседски, Васеньку заодно помянем.
Они посидели, краем уха слушая обязательный выпуск новостей про задержание очередной группы диверсантов, помянули Васеньку и Борисовских боевых товарищей, выпили за Громова и за День Великого Освобождения, а потом за что-то ещё, не менее важное. Закуски не было, поэтому приходилось через силу давиться горькой обжигающей жидкостью, на глазок разбавленной водой, предназначенной для утренних туалетных процедур. Спустя некоторое время Егор Семёнович повеселел и обмяк. Борис решил, что старику уже хватит, взял со стола бутылку и под пристальным взглядом соседа убрал её обратно в рюкзак. Сообразив, что больше ему не нальют, Егор Семёнович неуверенно встал со стула и, чуть пошатываясь, пошёл к двери.
–Сиди здесь, боец, никуда не уходи, – медленно и нетрезво проговорил он и криво махнул рукой, – Я тут это… вспомнил кой-чего.
Минут через десять сосед вернулся, пряча что-то за спиной.
– Ты только, если что, не обижайся. Дай я тебе расскажу сначала, что и к чему, а ты пока послушай. Слушаешь? Так вот, лет десять назад, значит, радиатор в Васиной комнате протекать стал. Ну я туда-сюда, думал, сам починю, но провозился полдня, озверел и вызвал этого, как его? Ну, который трубы меняет?
– Сантехника, – машинально подсказал Борис. Безумно хотелось спать.
– Да, его, лешего. Ну так вот, ждали мы его дня три, он пришёл, значит, стал старый радиатор крутить, говорит, менять надо, не по стандартам он у вас, все уже новые поставили. Штраф, говорит, платите. Не, ну ишь чего удумали! Кукиш им, а не штраф за радиатор. В общем, вот. Выписал, значит, всё-таки штраф, сказал, сейчас старый снимет, а новый через недельку поставит. Ну, так-то мы в итоге месяц сидели без отопления, но это уж ладно. Снял, значит, он его, а там, между радиатором и стеной, прилеплено что-то. Так незаметно, в уголку, на скотче. Достал. Ваше, спрашивает. Не, говорю, у нас отродясь такого не было. Так, грит, утилизируйте, а то штраф за посторонние предметы в общедомовом оборудовании ещё выпишу и доложу куда следует. Ну а я что, собрался утилизировать, как положено, а тут бабка грит, может это от прошлых жильцов, ты, грит, сохрани. Может, грит, вернётся кто. Ну я и сохранил. Да и забыл совсем. А тут ты вернулся, и я вспомнил. В общем, вот, смотри.