Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Меня не били, мне не угрожали. Просто выслушали и сказали:
— Уходи, — а потом кому-то в сторону: — Nimm ihn zur"uck, — значит, отведите его назад.
Гестапо есть гестапо — 3 дня нам не давали ни есть ни пить. Ну, в качестве питья выручал лед, мы откалывали от него кусочки и сосали. А без еды было плохо, холодно. Мы зарывались в сухую солому и кое-как согревались.
На 4-е сутки вывели всех во двор, разделили — кого-то оставили ждать своей участи, в том числе и меня, а десантников и партизан повели на расстрел. Нас, пятеро оставшихся людей, отвели в помещение и хорошо накормили, вдоволь,
Да еще же как в лагерь сдали, в каком состоянии... Мы же были отощавшие, исхудавшие... ну, живые трупы. Не шутка — сколько настрадаться, сколько страха натерпеться... Да пройти 50 километров! А как я себя чувствовал морально? Представить трудно, что я передумал и что пережил. Из моих слов никто, никто не ощутит того, что я тогда ощущал, в какое я попал положение...
И лагеря я очень боялся, не скрою. Я понимал свое положение, понимал, что в лагере делается... Чтобы это выдержать, требовалось мужество. А откуда ему было взяться у меня, отощавшего, сильно избитого?
Если бы были свидетели произошедшего... Если бы были люди, способные засвидетельствовать правду, я бы так не мучился, не казнился бы, а нес бы свой крест со спокойной душой, мужественно. Понимаешь, честный человек тогда становится героем, когда знает, что друзья ему верят. Но если ты подозреваешь друзей в непонимании, тогда крылья тебя не поднимут...
Героем я не стал, однако сумел выжить, не запятнав себя ничем».
Последние слова Борис Павлович произносил уже сквозь слезы и всхлипы — сильно плакал. Ему нестерпима была мысль, что его взяли в плен в качестве «языка». Это что такое, вообще, «язык», как его расценивать? Как плененного в бою? Нет. Как сдавшегося? Черт возьми, конечно, нет! Наверное, как попавшего в плен в состоянии контузии. Ведь не будь он травмирован, то мог бы принять бой, отстреливаться. Ну, что-то предпринять...
А так при задержания его серьезно травмировали, так что рана долго кровоточила и болела, голова кружилась и его слегка подташнивало. Боль в колене он почувствовал позже, когда чуток голова унялась и сознание прояснилось.
Теперь, после всего прочитанного и услышанного, не трудно представить оглушенного Бориса Павловича и 3-х вражеских разведчиков над ним. Все произошло быстро и внезапно. Борису Павловичу даже показалось, что он не терял сознание и что его сразу же подняли и повели. Но, конечно, это было не так.
Иногда Борис Павлович позволял себе чуть большую откровенность, чем перед диктофоном, и тогда рассказы его бывали подробнее. Вот в выступлении на телевидении он говорил так:
— Я пришел в сознание, шевельнулся, и они от меня отступили. Вдруг послышалась знакомая речь. Мне показалось, что я еще подросток, нахожусь в Кишиневе среди румынской детворы... Только почему они кричат такие странные вещи? «Ridica-te! Repede!» — орал румын и бил меня прикладом в плечо. «Aufstehen! Schnell!»[24] — повторял он по-немецки для верности. С трудом приподнявшись и опершись на локоть, я оглянулся, припоминая, куда попал и что происходит. Тут обнаружил, что у меня связаны руки. В голове шумело, мысли путались, перед глазами все расплывалось кругами, как в тумане. Я различил мужские фигуры, сообразил, что нахожусь под прицелом. Причем целящийся в меня солдат — наш, советский!
«Nu tipa ca te aud![25]» — сказал я по примеру румына по-румынски, затем повторил эту фразу сначала по-немецки, а потом по-русски. Я едва слышал собственный голос, но главное, что меня услышал румын. От его тычков я окончательно оклемался и встал на ноги.
Так Борис Павлович попал в плен.
В кутузке он смог промыть раны на голове и на колене тем, что было в его индивидуальном пакете, и кое-как перевязать их. Если бы ему не дали еды ночью и утром, он, три дня голодавший до этого, не дошел бы до Бахчисарая.
О Севастополе времен Великой Отечественной войны написано и рассказано много, много исследовано архивов, тем не менее история его героической обороны летом 1942 года содержит достаточно белых пятен. Одно из них — это отказ в эвакуации защитникам города, которые до этого почти год успешно отражали атаки врага, несмотря на тяжелые лишения и потери.
Факты говорят о том, что тогда высшее командование Рабоче-крестьянской Красной Армии попросту оставило на произвол судьбы одну из своих наиболее хорошо подготовленных, с огромным боевым опытом группировку войск. Командование драпануло морем, а солдат бросили на съедение фашистам.
Вопрос, почему в июне-июле 1942 года не была организованна эвакуация севастопольского гарнизона, до сих пор остается открытым. На него нет ответов. А ведь фактически героическим защитникам было отказано в возможности сохранить свои жизни и в дальнейшем сражаться с врагом на других участках огромного советско-германского фронта.
Увы, Крым в начальный период Великой Отечественной войны стал по-настоящему роковым местом для нас: вначале керченская катастрофа, а затем падение Севастополя, полная оккупация Крыма.
Вот так и получилось, что при полной осведомленности высшего командования Красной Армии подавляющее большинство героических защитников Севастополя в итоге оказались во вражеском плену...
Значит, плен, хоть так хоть иначе, никак не обошел бы и Бориса Павловича, разве только в случае его гибели. Не попади он в плен 10 февраля, так попал бы летом... Он был обречен на эту долю самим ходом событий, решениями высшего командования. Но тогда он не знал этого, и после войны не сразу узнал правду, и всю жизнь чувствовал себя так, словно на нем стояла черная метка, словно был он виноват перед побратимами и перед Родиной в самом подлом преступлении, в измене.
Он даже мысли не допускал, что это не он предал, а его предали! Измена имела место, но со стороны командования Красной Армии против него! Кто знает, возможно, это незнание спасло его от страшного разочарования и горечи. Впрочем, это вряд ли были бы менее травмирующие чувства.
Симферопольский лагерь
Ну привезли в лагерь, выгрузили их... Борис Павлович еще был очень плох. Со временем оказалось, что травмы его не так безобидны, как он думал вначале. За ударом в затылок вскрылось сотрясение головного мозга, а за разбитой ногой оказалась не просто ссадина, а серьезный ушиб сустава.