Эхо
Шрифт:
Они еще не ободрали шкуры и с половины убитых, как накатило новое стадо.
И опять стреляли, теперь уже не слаженно, врасхлоп, покрикивая, чтобы определить себя, а не то в горячке боя хватишь шальную пулю…
Поднялась над скалами луна, заголубели снега вокруг, скрадывая краски и тот алый цвет, разлитый по всему лону реки, превращая в черные промоины на синем льду.
Болели плечи, руки, отчаянно ныла шея, и в глазах рябило от перенапряжения. Каждый раз, приступая к новой туше, Кеша распахивал двумя взмахами ножа оленье зево, ловко изымал язык, срезал губы, укладывал их в
– Ну и фарт! Вот так фарт! – стонал Никита, но работал люто. Когда и Кеша и Валя валились от усталости, он все еще, как челнок, мотался от табора к месту добычи.
– Заводной, – качал головой Кеша.
– Привычный, – мрачно замечал Валя. Он больше всех устал, осунулся лицом и то и дело дул на руки, остужая их. Ладони вспухли, а на пальцах сочились сукровицей тонкие лезвенные порезы. Валя не был большим мастаком свежевать животных.
Спали несколько часов. Первым поднялся Никита, бодрый и деятельный, словно и не было целых суток трудной работы. Он и чай успел вскипятить и вареху соорудил.
– Кеш, я думаю их нынче так брать, – говорил, торопливо хлебая густую, как деготь, заварку. – Я выше забегу хребтиком и за излучиной сяду в скалах. Встречу их там. И на прогон пущу на вас, буду бить по следу, чтобы не обернулись.
Кеша согласился.
На четвертый день охоты, когда все тело ныло от непосильного, тяжкого труда, когда и пооглохли уже здорово, а олень все еще шел рекою, проламываясь через их кордон, решили сделать передышку. Варили оленьи губы и языки, пекли на рожнах чукин. Запекали на прутьях у костра кусочки мягкой грудинки и, когда на них закипал розовый сок, ели сладкое полусырое мясо, раздирая крепкими зубами.
У Никиты улыбка, как молоко, – полный рот. Объяснял приятелям:
– Как себя помню, так и жую сырое мясо, рыбу ли, дичь ли, зверя. А того еще лучше – печенку. Никогда не болел зубами.
Он и тут, на льду, свежуя оленей, выхватывал кусок горячей печени, закладывал за щеку и сосал всласть – оттого и не уставал.
Ради такой невиданной охоты Кеша выкатил из бригадирской сумки литр спирта. А тут и гость пришел.
Неведаль откуда появился эвенк. Маленький смешной человечек, вроде бы незнакомый.
– Ты чей? – спрашивал Кеша.
– Каплин…
– С Иногды, что ли?
– Камакарский, однаха…
– Чего тебя сюда принесло?
– Олень пасу…
– Какой олень! – возмутился Никита. – Тут дикарь валом валит. Сагжой!
– Сагжой? – удивился эвенк.
– Чудак, – сказал Кеша, наливая эвенку в кружку спирту и подавая чукин. – Тут же район миграции северного дикого оленя. Набегут на ваше стадо. И тю-тю… Уведут.
– Тю-тю, – повторил эвенк и рассмеялся. – Зачем уведут?
– Ты что, дурак, что ли? – загрохотал Никита. – Где ты родился?
– Комномо! Большой поселок – сентер…
– Сентер, – махнул рукой Никита. – Пей, сентер.
Эвенк нежно подержал у груди кружку, понянчил её в маленьких ладошках, и так, в две руки, поднес к губам, и сладко, с прихлюпом, выцедил до капельки. А выпив, заглянул внутрь – не осталось ли чего. И только потом стал вкусно обсасывать чуть припеченный кусок грудинки.
– У нас мяса сопсем нету. Антрей говорит, охотник стреляет. Сбегай к охотнику. Антрей брикатир.
– Скажи Андрею, чтобы поворачивал стадо. Уведут его дикари. А мясо мы вам дадим… – пообещал Ксша.
– Спасипа…
– Вот едрена вошь! – вскрикнул Никита. – Кругом мясо бегает. А они голодные!
– Зачем голотные? Масло есть, сгущенка, сахар, мука – белий. Все есть – не голотный. Приходи, бери! Мяса нет…
– Да вы что, не в тайге живете, что ли?!
– Я его знаю, – сказал Валя. – Он из Комномо – физрук в школе.
– Та-та, физрук, – весело закивал головою эвенк. – В статах лютей сопсем нет. Нас послали.
– Так бы и сказал, – примирительно пробасил Никита. – Плескани этому мастеру спорта еще пять капель, Кеша. Он ведь в этом деле тяжеловес.
Эвенк весело смеялся.
– Лека атлетика я…
– Вам культуру нес, – чокаясь с ним, добродушно бубнил Никита. – Темноту вашу ликвидировал. Раз приходит указание. – На Никиту иногда накатывала страсть к воспоминаниям. – Председателем колхоза я работал. Указание – вымыть всех эвенков поголовно в бане. И регулярно в неделю раз проводить это мероприятие. Объявил всем и каждому. Натопил баню. У меня тогда на фактории банька славная была. Человек пятнадцать зараз вымыть можно было. Хорошо баньку нажарили. Воды – хоть утопись. И холодной и вару. Жду. Ни одного нету. Ну и черт с вами! Выкупались мы со счетоводом всласть. На следующий день собрал их всех, провел разъяснительную работу. Сказал, чтобы в следующую субботу как один в бане были. Что же вы думаете? Пришла суббота – как вымерли. Нету. Опять со счетоводом вдвоем банимся. На следующий срок – то же самое. У, говорю, необразованная серость, вас к свету, а вы во тьму!
Махнул рукой. Дескать, будь как будет. Однако вызвали меня в район и так намылили шею за невыполнение банной этой директивы, что жарко сделалось. «Каждую неделю сводку будешь давать, сколько у тебя людей вымыто в бане, – так постановили. – А там пеняй на себя!» Ладно, думаю, я вам это мероприятие проверну со стопроцентным выполнением. К следующей субботе наварил бражки целую бочку. В бане поставил. Объявил – после мытья по кружке задарма. Ой, бой, валом поперли. Так что делали иные-то! По нескольку заходов. А тут и женщины подпирают. «Купай, кричат, и нас, однако, Никита!» Я в район сводку о выполнении плана на сто двадцать процентов. «Как это у тебя сто двадцать процентов получилось?» – спрашивают. А я им: некоторые по два раза мылися.
Все смеялись, а Никита больше других и уже налаживался на новую сказку.
– А как коров водить их учил! Ведь траву руками щипали. Смех…
Кеша этот рассказ слушать не стал, увел эвенка, нарубил полный потакуй мяса, сигарет дал.
– Пускай Андрей за мясом еще приходит. С оленями. Два вьюка пусть берет, – говорил, провожая эвенка. – Табор-то свой найдешь? Или проводить?
– Найду, однако. Соображать надо. Я в интернате по всему Комномо – чемпион по ориентированию был. Найду, однако.