Эхо
Шрифт:
– Поехали, – говорит командиру.
«Керосинка» отчаянно гремит, сотрясаясь в какой-то неудержимой дрожи, завывает и спустя время неохотно выбирается из снегов и вдруг стремительно по наклонной взлетает над тайгою.
Из-за спины второго пилота я вижу, как Шурка, переговариваясь с командиром, указывает ему пальцем на ориентиры.
Мы идем в облет стада, и где-то глубоко внизу мелькнула черной букашечкой фигура Бобыля, а рядом с ним две точечки – собаки.
Волки вышли к стаду пять дней назад. Стая давно петляла вокруг да около, пятная снег, но держалась от пастбищ
Бобыль, доставленный в тайгу необычным способом – в мешке, сразу же ушел в стадо. Шурка с Васькой не больно убивали ноги, и олени разбрелись по громадной территории. Тут были тучные ягельники, снежный храп рыхлый и сугробы неглубокие.
Бобыль двое суток сбивал разбредшихся оленей, считал их, все еще тем счетом, который унаследовал от предков и который так и не удалось никому узнать, кроме тех, что всегда жили среди оленей. Удивительная способность – одним взглядом охватить громадное, в несколько сотен голов постоянно движущееся и перемещающееся стадо и тут же определить – нет трех: матки с двумя тугудками, или: учага, матки и тугудки. Трех! Из трехсот! Бывал и я свидетелем такого.
– У тебя сколько в стаде оленей, Афанасий? – спрашивал инспектирующий стада.
– Счас?
– Да, сейчас.
– Триса, однако, – вмельк глянул он на собранное стадо. – А в тайге еще гоняются ребята за отбившимися оленями.
– А всего сколько?
– Пятнасать, ребята, однако, счас пригонят. Будет триса пятнасать. Всего и есть.
Из тайги выгоняют одного, другого, третьего… десятого… четырнадцатого… Пятнадцатого нет.
– Однако Степка за ним бегат. Считай, начальник. И начинается долгая утомительная работа: считают по головам, отгоняя просчитанных и сдерживая остальных. Счетчики в мыле, инспектирующий охрип от крика. Наконец суммирует счет – триста четырнадцать.
– А пятнадцатого съел?
– Зачем съел?… Нельзя… Вот он…
Степка верхом выезжает на учаге из тайги, объясняет:
– За дикой маткой да-а-алеко учаг убегал…
Бобыль знал счет. А Шурка с Васькой нет. Он с темна до темна бегал тайгою, собирал оленей, делал стадо. Ругался на молодых оленух, отчитывал маток, стыдил вожаков – распустили семью, бродят сами по себе, лишь бы нажраться. Выговоры были строгие, но без криков, которые он позволял только по отношению к совсем глупым оленям, которые, сколь ни живи на свете, не поумнеют.
Вожаков Бобыль уважал и даже немного заискивал перед ними. Как ни крутись, а хороший вожак в стаде – большая помощь человеку.
Олени понимали Бобыля, стыдились, выгуркивая что-то в свое оправдание. И, совестясь, подходили к Бобылю, тыкались мягкими губами в его руки. Он их гладил по мордам, рассказывал, какой он плохой, променял оленей на водку.
Шел дальше. Так и выбрел на волчьи тропы. Глянул на следы, на испятнанный мочой снег и все понял. Стая была сильная и пока сытая. Несколько маток, трое самцов, могучий вожак, а остальные (много их) молодняк. Это напугало Бобыля.
Стая пришла не просто на охоту, чтобы утолить голод. Старшие привели молодежь учить резать добычу.
Еще два дня кряду и по ночам уже втроем обходили стадо, выстрелами отпугивая волков. Но Бобыль знал, что волки не боятся ни криков, ни выстрелов и не нападают потому, что молодняк должен привыкнуть к стаду.
Рация, которую вот уже полгода изо дня в день чинил Шурка, неожиданно заработала, и они успели передать о стае на центральную усадьбу…
Бобыль брел вдоль стада, отмечая, что волки подошли к нему вплотную, накинули петлю и теперь затягивали ее. Ночью начнется резня.
Бобыля очень обрадовал прилет вертолета, ему понравились пилоты, охотники, он даже хотел попроситься в машину, чтобы показать тот распадок, куда уходили отпугнутые им звери, да вот раскричался некстати, навел критику и сам же себя наказал. Молчать бы надо. Но молчать Бобыль не умел. Все не так делалось вокруг него, все поперек. Ему нравились слова «забота», «условия», а еще больше часто повторяемые другими фразы, которые он выучил наизусть и к месту и не к месту выкрикивал их, размахивая руками. Это ему нравилось.
Бобыль шел в противоположную сторону от лежек зверей не потому, что боялся попасть под выстрелы, – он верил охотникам, но потому, что знал: стадо, напуганное пальбою, двинется к гольцам, и там его надо перехватить и повернуть руслом Туруланды на водораздел, где тоже хорошие ягельные места.
– Приготовиться! – крикнул второй пилот, спрыгивая в пассажирскую кабину.
Он распахнул дверцу, укрепил ее так, чтобы не захлопнулась. Кабина вмиг промерзла, и жестокие потоки ветра хлынули в распахнутый проем, ослепив и оглушив на миг. Кеша не торопясь надел и застегнул несколькими замками широкий пояс, напрочь соединенный с вертолетом стальным тросиком в мизинец толщиной, лег у левого края двери на бок, прикинул к плечу карабин и стал внимательно глядеть за борт. Мы со вторым пилотом полулегли на сиденье у иллюминаторов, с которых сняли плексигласовые окошки.
Вертолет, почти касаясь брюхом вершинок деревьев, шел вдоль широкой падушки. Тут где-то в густом молодом еловом подгоне, в зарослях непроходимых кустарников залегли волки.
Бобыль водил сюда Шурку. И они долго следили с сопки над падушкой, выискивая лежки. Бобыль видел их и, считая, показывал Шурке. Шурка не увидел ни одного волка и лежек их не разглядел, но места, указанные Бобылем, запомнил. На них и выводил вертолет.
Волки лежали прочно. Первый заход ничего не дал. Тогда командир, снизившись, вошел в падушку и, почти касаясь колесами снега, помчался по пси, оглушая все окрест грохотом и воем.
Тайга летела перед самым лицом, казалось – ветви хлещут по обшивке. Стало муторно, и на миг ушло сознание.
Еще момент, и вертолет влипнет в частолесье. Но командир выдергивает машину, взмывая в небо.
– Нет их там! – кричит на ухо второй пилот.
– И не было! – орет Борис и поднимается с пола. Лежал за спиной Кеши, страховал.
Но в это время что-то кричит командир, и второй влетает к нему в кабину и так же стремительно скатывается к нам.
– Подняли! – Он уже плюхнулся на сиденье подле иллюминатора, изготовился к выстрелу.