Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне
Шрифт:
Людям Гиза понадобилось всего лишь несколько минут, чтобы, выйдя из Лувра, оказаться возле отеля «де Бетизи». Гиз, верный известному принципу «хочешь сделать хорошо, делай сам», лично возглавил отряд. Де Коссен, верный слуга Гизов, капитан гвардейцев, которые со вчерашнего дня охраняли отель, вошел в дом адмирала и сообщил, что явился гонец от короля, требующий срочно поговорить с ним. Ничего не заподозрив, дворецкий Колиньи спустился отпереть дверь, и де Коссен тут же заколол его кинжалом. Одному из швейцарских гвардейцев, приставленных к адмиралу Генрихом Наваррским, удалось взбежать наверх. Он сдвинул тяжелый комод и забаррикадировал дверь спальни адмирала. Услышав шум, искушенный в схватках Колиньи, понял, что это конец. Он попросил халат, оделся и велел Мерлену, капеллану, молиться вместе с ним. Амбруаз Паре, по случаю находившийся там, обратился к адмиралу со словами: «Сударь, Господь призывает вас
Устранив все препятствия, швейцарские гвардейцы герцога Анжуйского вместе с де Коссеном поднялись по лестнице, но там наткнулись на швейцарских же гвардейцев короля Наваррского. Наемники не стали стрелять друг в друга. Тогда де Коссен велел своим телохранителям, людям Гиза, вышибить дверь, и они ворвались в спальню Колиньи со шпагами в руках. Один спросил: «Вы адмирал?» «Я», — ответил тот и, взглянув на него с отвращением, добавил: «Меня, по крайней мере, должен убить дворянин, а не этот подонок!». Подонком тот человек и был, потому что, заслышав эти слова, вонзил старику в грудь шпагу, а потом ударил по голове. Затем тело адмирала выбросили в окно. Утверждают, что он все еще был жив, ибо попытался уцепиться пальцами за подоконник, но не смог и упал на плиты двора, у ног герцога де Гиза и Ангулема. Гиз пригляделся к окровавленному лицу трупа и воскликнул: «Ей-богу, это он!» Потом удовлетворенно пнул тело, вскочил на коня и отбыл вместе с Ангулемом.
Начались убийства и в Лувре, где поселились многие знатные гугеноты, приехавшие на свадьбу Генриха. Вечером 23 августа Марго находилась в покоях матери вместе со своей сестрой, Клод, герцогиней Лотарингской. Новоиспеченная королева Наваррская обратила внимание на странные приготовления, указывающие на то, что затевается что-то недоброе. В мемуарах Марго пишет: «Что же до меня, то мне никто ничего не объяснил». Она уже попала в ситуацию, которой так опасалась: не признанная протестантами из окружения ее мужа, она теперь оказалась под подозрением у собственных родственников. Нельзя было не замечать перешептывания и лихорадочную активность вокруг, однако и клика матери, и приближенные мужа держались с Марго отчужденно. В своих мемуарах она описывает эту ужасную ночь:
«Гугеноты подозревали меня как католичку, а католики — как жену короля Наваррского, так что никто ничего не говорил мне до самого начала событий. Я присутствовала при отходе ко сну королевы, моей матери, и сидела на сундуке вместе с сестрой, [герцогиней] Лотарингской, которая была чем-то сильно удручена, но тут мать заметила меня и отправила спать. Я сделала положенный реверанс, но тут сестра удержала меня, схватив за рукав, и расплакалась. «Боже мой, сестра, ты не должна уходить!» — твердила она. Это очень испугало меня. Заметив это, мать моя отозвала сестру и резким тоном запретила ей объяснять мне что-либо. Сестра же сказала, что нельзя отсылать меня как жертву на заклание и, если что-то обнаружится, это выместят на мне. Мать же отвечала, мол, если Богу угодно, то со мной ничего дурного не приключится, но в любом случае я должна идти, дабы не вызвать подозрений. Я видела, как они спорили, хотя не слышала всех слов. Она снова сурово велела мне удалиться. Сестра, заливаясь слезами, пожелала мне спокойной ночи, не решаясь больше ничего добавить, и я покинула комнату, пораженная, озадаченная, не зная, чего бояться. Едва добравшись до своей спальни, я начала молиться, прося Господа взять меня под крыло и защитить от того, чего я и сама не знала».
Чем руководствовалась королева-мать, отправляя дочь туда, где в любой момент могла вспыхнуть резня? Если бы Екатерина той ночью удержала Марго у себя, то тем самым она сама дала бы гугенотам знак о готовящемся заговоре. Потому королева позволила Марго уйти, зная, что вскоре все апартаменты, занимаемые протестантами, превратятся в покойницкую. Эта деталь говорит о яростном стремлении королевы-матери обеспечить осуществление своего плана. Успех операции она ставила выше безопасности дочери.
Генрих Наваррский находился в своих покоях, где держал чрезвычайный совет с вельможами на предмет внезапного нападения католиков. Он не мог заснуть и решил рано поутру переговорить с Карлом. Марго вспоминала: «Король, мой супруг, бывший уже в постели, прислал за мною. В его спальне я увидела тридцать или сорок человек гугенотов, совершенно мне еще незнакомых, ведь я была замужем всего несколько дней. Всю ночь напролет они говорили о нападении на адмирала, решив идти к королю, как только
Марго не пришлось отдохнуть в ту ночь, ибо ее муж, будучи не в силах уснуть, поднялся на рассвете и надумал поиграть в мяч, пока король не проснется. Генрих со спутниками не отошел еще десяти шагов от своей опочивальни, как их остановили гвардейцы, сказав, что это приказ короля. Король оказался отрезанным от своих дворян, которые, к слову сказать, представляли собой элиту протестантской партии. Практически никого из них Генриху было уже не суждено увидеть снова. Вместе с кузеном, принцем Конде, его препроводили в одну из комнат дворца, где и велели оставаться по распоряжению короля — для их же собственной безопасности.
Сразу после того, как Генриха упрятали под замок, его товарищей безжалостно перебили. Приближенные Генриха стали легкой добычей, попав в ловушку в самом сердце вражеской цитадели. Нансэ, капитан королевской гвардии, привел своих людей, и те приступили к своей чудовищной работе. Большинство гугенотов спали, когда началась кровавая оргия. Людей Генриха вытаскивали из кроватей и перерезали им горло, прежде чем те успевали схватиться за оружие. Отчаянные крики, стоны, шум драки эхом разносились по коридорам, переходам и лестницам старого дворца, несчастные жертвы, пытаясь спастись и спрятаться от банд убийц, метались по лабиринту, каким был в то время Лувр после многих перестроек. Нигде не находя убежища, они выбегали на широкий двор, но там их поджидали королевские лучники, толкавшие людей прямо на алебарды швейцарских гвардейцев, а те пронзали безоружных жертв с привычной ловкостью профессионалов.
Марго едва уснула в постели мужа, когда кто-то начал барабанить в дверь, истошно вопя: «Наварра! Наварра!»
Старуха-кормилица Марго, решив, что пришел сам Генрих, поспешно отперла дверь, но это был Леран, один из его кавалеров. Вид раненого поверг Марго в ужас:
«Он был ранен шпагой в локоть, плечо разрублено алебардой, его преследовали четверо лучников, ворвавшихся за ним в комнату. Чтобы спастись, он бросился на мою постель и вцепился в меня, я же скатилась в щель за кроватью, и он свалился тоже, тесно прижавшись ко мне. Я не знала, ни кто был этот человек, ни чего он хотел от меня, не понимала, его или меня преследуют лучники. Мы оба кричали от страха, равно испуганные. Но наконец, слава Всевышнему, появился г-н де Нансе, капитан гвардейцев. Увидев меня в таком положении, он, хотя и выразил сочувствие, разразился смехом и <…> подарил мне жизнь несчастного, который вцепился в меня. Я велела уложить его в моем будуаре, перевязать ему раны, там он и оставался, пока не поправился. Пока я меняла рубашку, залитую кровью, де Нансе рассказал, что происходит, и уверил меня, что король, мой муж, в покоях у короля, моего брата, и что ему не причинят вреда. Закутав меня в ночной халат, он повел меня к сестре, мадам Лотарингской, куда я дошла ни жива, ни мертва. Стоило мне войти в приемную, дверь которой была распахнута, кавалер по имени Бурс, убегая от гнавшихся за ним лучников, был зарублен алебардой буквально в трех футах от меня. Теряя сознание, я упала на руки де Нансе и <…> как только пришла в себя, вбежала в комнатку, где спала моя сестра».
По свидетельству Марго, затем она вступилась за двоих людей из свиты мужа — камердинера Жана д'Арманьяка и Жана де Миоссана, первого кавалера при Генрихе Наваррском. Они молили ее спасти их. Марго, в свою очередь, упала на колени перед королем и королевой-матерью, и те неохотно согласились сохранить жизнь этим двоим.
На рассвете праздничного дня святого Варфоломея почти все вожди гугенотов, за небольшим исключением, были убиты — в Лувре или его окрестностях, и адмирал — одним из первых. Цвет французского протестантства, многие опытные воины — включая Пардайяна, Пиля и других, снискавших славу на поле боя — были уничтожены, равно как и знатнейшие дворяне, такие, как Ларошфуко, убитый в собственной постели братом королевского шута Шико. К тем несчастным, кто ночевал в переполненных постоялых дворах или прямо на улицах, тоже не проявили жалости. Легко распознаваемые по черно-белой одежде, протестанты, прибывшие в Париж (а некоторые взяли с собой жен и детей, чтобы полюбовались на королевскую свадьбу), стали жертвой бойни, где уцелели лишь немногие. Разумеется, их имена не были внесены в список подлежащих уничтожению, но в угаре резни никто уже не смотрел еретик перед ним или невинная жертва. Для оголтелых убийц, будь то городская стража, солдаты или просто преисполненные ненависти парижане, они все были исчадиями дьявола — мужчины, женщины, дети, старики. Беременным женщинам вспарывали животы и вырезали матки. Корзины, полные мертвых или умирающих младенцев, сбрасывали в Сену. Большинство жертв раздевали догола, стремясь поживиться одеждой. Почти всем перерезали горло, мужчин увечили и потрошили.