Екатерина Воронина
Шрифт:
– Так, ни о чем. Люблю смотреть на реку, особенно вечером. Эти огни… Когда я смотрю на них, мне кажется, что я плаваю с отцом по реке. Мы подойдем к пристани, начнется высадка пассажиров, матрос вытянет сходни, крикнет: «Ноги!» – да еще и обругает кого-нибудь: «Макака сингапурская…» И я буду думать: «Откуда он знает про Сингапур? Наверное, служил в морском флоте и плавал в Тихом океане», – а потом буду думать про Тихий океан.
– Вы много плавали в детстве?
– Каждую навигацию. Да я и родилась на барже.
– Я тоже плавал, – сказал Леднев, –
– А вот я люблю. Плывешь, плывешь… Машина шумит, колеса стучат по воде, а вода бурлит, кто-то взбегает по трапу, пароход свистит. Хорошо! И берега, и пристани… Все это такое родное, такое привычное, что думаешь: без этого не сможешь жить. А вот видите, живу!
– Вам бы быть капитаном, – сказал Леднев.
– Не женское дело.
– Почему? Ведь есть.
– Да, есть, а все-таки не женское. – Катя посмотрела на него, отвернулась.
– Почему вы мне ни разу не позвонили?
– А вы мне?
– Ждала вашего звонка.
– Но ведь вы обещали?
– По делу… А дела не было.
– А без дела?
– Без дела и вы могли мне позвонить.
– Я хотел, – сказал Леднев, – но, честно говоря, стеснялся. Вы мне показались строгой, сердитой, оборвали бы меня – и все!
– Я думала, вы храбрее…
– Если бы вы меня оборвали, как бы я тогда выглядел?
– А вы лучше об этом никогда не думайте.
– О чем?
– О том, как вы будете выглядеть.
– Честное слово, боялся, – искренне сказал Леднев. – Несколько раз брал трубку, но не звонил. Думал, не нужен вам, думал, выгляжу несерьезным, легкомысленным, этаким… – Он покрутил в воздухе рукой. – Вот так. А сегодня я видел: вы обижены на меня, недовольны мной.
– Это верно, – призналась Катя, – я не знала, почему вы не звоните. Решила, что вы забыли.
– Вы мне верите? – спросил Леднев, наклоняясь к Кате и заглядывая ей в глаза.
– Не надо, – прошептала она.
Сильной рукой оп повернул ее голову к себе и поцеловал в губы.
Глава семнадцатая
Когда рано утром грузовой теплоход плывет по реке, он кажется безлюдным. Только видны за стеклами рубки штурман и рулевой, больше как будто и нет никого.
Это впечатление обманчиво.
Жизнь на судне идет своим чередом. В машинном отделении несут вахты мотористы, работает в своей рубке радист-электрик, в камбузе готовит пищу кок, возится в кладовой боцман.
Сутырин любил утреннюю вахту. Никто не беспокоит, не дергает, плывешь и смотришь на реку, чистую, ясную, свежую. Уходят назад села: Буртасы, Красновидово, Антоновка, Юрьевские Горы… Вот и синие воды Камы. Они идут по левому берегу, долго еще не сливаясь со светлыми водами коренной Волги, но образуя вместе с ними ту Волгу, которая начинается за Камским устьем, – широкую, могучую, бескрайнюю.
На необозримом просторе суда кажутся маленькими, медленно
На горе – четыре элеватора, громадные, похожие на средневековые башни. На берегу ломают мел, разрабатывают известняк. Тракторы ползут на дальнем горизонте. На больших пристанях – горы хлопка.
И опять города, села, деревни, пристани, порты, поселки, фабричные трубы, нефтяные вышки, груды строительных материалов, экскаваторы, землечерпалки, деревья, избушки, леса и перелески, поля и поля. Мосты, под которыми по-особенному шумит машина и бурлит вода за кормой… На волнах качается лодка, рыбак высоко поднимает огромную стерлядь – купи, мол! Хорошо бы такую на обед, всей бы команде ухи хватило, да нельзя останавливаться, не будить же из-за этого капитана.
На протяжении трех тысяч километров реки Сутырин в любое время суток узнавал местность: каждую деревню, каждую пристань, каждую избушку бакенщика, чуть ли не каждое дерево. Он знал все бесчисленные суда, их старые и новые названия, годы постройки, все сколько-нибудь значительные события их жизни, всех их капитанов с незапамятных времен. Здесь работали отец, дед, прадед, и все, что ни есть в жизни, связано с Волгой.
Сутырин начал сдавать вахту первому штурману Мелкову, как вдруг в рубке появился капитан.
Приход капитана в такой неурочный час удивил всех: на судне все в порядке, впереди ничего сложного не предвидится. Но никто не входит в обсуждение действий капитана. Пришел – значит, надо.
Кругом расстилались пустынные берега. Голые скаты гор, низкие, изрытые ручьями, образовывали далеко выступающими в воду мысами длинную цепь, однообразную, бескрайнюю. Иногда виднелись отары овец и опять низкие горы без лесники, без дерева.
Воронин просмотрел вахтенный журнал, приборы. Оба штурмана стояли рядом с ним. Сутырин услышал за своей спиной, как еще кто-то вошел в рубку. Он оглянулся. Это были старший механик Муртазин и боцман Пушин.
– Вызывали, Иван Васильевич? – обратился к капитану Муртазин.
Воронин задал несколько вопросов Муртазипу и Путину, заговорил о якорях, которые надо сдать в ремонт, о времени прибытия в Красноармейск.
– Если дальше так пойдем, – сказал Мелков, – то придем до срока. Часа два на графике сэкономим.
Механик Муртазин, невысокий, коренастый татарин, рыжеватый, с рассеченной верхней губой и с тремя обрубленными на левой руке пальцами, стоял, прислонясь к двери, в той независимой позе, которую он всегда принимал, разговаривая со штурманами и даже с самим капитаном. При словах Мелкова он презрительно улыбнулся и не удержался, чтобы не задеть верхнюю команду: