Экипаж боцмана Рябова
Шрифт:
Киносъёмки развернулись полным ходом. Снимали побережье Белого моря, бутафорские стены Новодвинской крепости, Гостиный двор и старинные строения в Архангельске и Соломбале, Северную Двину и речку Соломбалку - в прошлом, при Петре, испытательную канавку.
Ребят, к беспредельному огорчению Вячи, так "потешными" и не сделали. В сценарий такие кадры почему-то "не влезли", как сказал режиссёр. Но боцман Рябов участвовал во многих сценах в роли посадского старшины. Его совсем не гримировали, а только заставили надеть костюм помора петровских времён.
Вдосталь
– Когда же мы отправимся в путь?
– Скоро, - отвечал боцман.
– Пойдём в рейс по Северной Двине.
– Будем искать кафтан Ивана Рябова?
– спросил Вяча с затаённой надеждой.
– Кафтан не кафтан, а что-нибудь найдём.
– А что ещё?
– Моряцкую закалку, например.
– Моряцкую закалку - это хорошо, - подхватил Ян.
– Но и кафтан неплохо. Потомки оценят наши старания...
– Вяча, как обычно, распалился, вошёл в азарт.
– Кафтан будут изучать учёные историки, которые приедут сюда из Москвы и Ленинграда. О кафтане напишут в газетах и журналах. А значит, напишут и о нас. И вот что напишут: "Большая заслуга в отыскании ценнейшей реликвии принадлежит архангельским школьникам Полянкину, Прилучному, Эрмушу... ну и Егору-Беломору, то есть Трапезникову".
– А о Степане Ивановиче не напишут?
– засмеялся Антон.
Вяча смутился и тут же поправился:
– Нет, о потомке Ивана Рябова, о боцмане Рябове, напишут в первую очередь. И вообще все мы станем знаменитыми. С нами будут за руку здороваться академики! Нам преподнесут подарки. Антону - радиостанцию, Яну - яхту из красного дерева с этими, как их... парусами.
– С дакроновыми, - подсказал Ян, - только...
– Но Вяча перебил Яна:
– А Егору... Тебе что подарить, Егор?
– Да ну тебя, пустомеля, - отмахнулся Егор.
– Эх, вы!
– рассердился Вяча.
– Не понимаете. Ведь кафтан будет висеть в историческом музее. И все будут нас благодарить. Нет, скорее в поход, на поиски кафтана!
– Кафтан мы искать будем, а с академиками пусть здоровается Вяч, рассудил Антон.
– И подарки пусть он получает. Вот только где искать этот кафтан?
– У меня есть адрес одной старушки, - сказал боцман.
– Она помогает народному хору подыскивать старинные костюмы. Вот с неё и начнём. Я-то её никогда не видал, знаю только, что зовут её Аграфена Петровна.
Боцман ещё в мальчишестве, когда плавал на боте зуйком, познал стариковские приметы погоды. Нет, не по ломоте в костях определяют старики северяне, будет ли вёдро или ненастье. И хотя у Степана Ивановича Рябова и дома, и на судне - барометры, боцман привык приглядываться к солнцу: как оно взошло и как катится по небосклону, как подходит к заходу и как закатывается.
Вот и теперь, оглядев небо, далёкие, едва заметные облачка, Степан Иванович весело заявил:
– Якорь чист! Завтра курс на Заречье, к Аграфене Петровне.
И "Ласточка" с экипажем из пяти матросов под началом боцмана Рябова на другой день отшвартовалась от причала.
Почему же из пяти?.. Потому, что пятым матросом на "Ласточку" зачислили Ингу Эрмуш, сестру Яна.
А произошло это так. Накануне отплытия Степан Иванович сказал:
– Жаль, нет у нас пятого матроса, а по судовой роли на нашем шлюпе должно быть шесть человек.
Ян взглянул на боцмана и нерешительно сказал:
– К нам на "Ласточку" моя сестра просилась. Она яхтой управляет и гребец хороший. Плавает лучше меня.
– Ну нет, женщина на палубе к несчастью!
– яростно запротестовал Полянкин.
– А почему нет?
– спросил Антон.
– "К несчастью" - это чепуха. Я сам видел, как Инга яхтой управляет. Мы с Яном и с ней по Двине катались.
– Добро, Ян, - тут же решил боцман.
– Зови свою сестру. Пусть только оденется, как положено матросу!
Инга пришла на "Ласточку" вместе с братом. Она была на год старше Яна и очень походила на него. В синем спортивном костюме, в берете и кедах, девочка, застенчиво улыбаясь, предстала на причале перед боцманом Рябовым. Но говорила она смело, хотя и негромко.
– Товарищ боцман, новый матрос "Ласточки" Инга Эрмуш явилась.
Степан Иванович одобрительно взглянул на Ингу.
– Итак, экипаж шлюпа в полном составе. Ян, покажи Инге, чем ей заниматься, и её место на швартовке.
...Аграфене Петровне шёл восьмой десяток, а выглядела она не то чтобы молодо, но была удивительно статной - высокая, широкая в кости, с прямой спиной, без намёка на согбенность. И лицо у неё, хотя и в морщинках, было какое-то ясное, может быть, от чистой, почти небесной голубизны в глазах. А говорила она так мягко, словно теплом одаривала тех, с кем разговаривала. Поморка, истинная поморка!
А вот изба у Аграфены Петровны, которая стояла дольше, чем жила в ней её хозяйка, уже плоховата. Но старенькие мосточки, в две доски, перед избой вымыты, выскоблены, точно половицы.
Жила Аграфена Петровна в одиночестве. Сын в Отечественную войну на фронте погиб. А замужняя дочь и сноха имели свои дома и семьи в других деревнях.
Приехавших хозяйка встретила гостеприимно, ласково:
– Проходите, соколы, раздевайтесь, умывайтесь. Путь, должно, дальний держали. Отдыхайте! В избе просторно. Не будьте гостями, будьте хозяевами!
Аграфена Петровна неторопливо, степенно, но быстро и ловко хозяйничала согрела самовар, накрыла в передней комнате стол узорчатой скатертью, выставила на блюде, тарелках, в мисках и чашках картофель, свежую жареную треску и солёную селёдку, грибы, колоб, яйца, капусту, ягоды, кувшин с квасом.
– Кушайте, соколы, всего отведайте. Селёдка-то очень солёная, мне так не по вкусу. Сейчас кулебяку запеку да сочней подам. Живу я ноне куда с добром, а гости-то у меня редки. Когда вот только из хора русского наезжают за одеждой старинной да за пропеваньями, за песнями. Всё записывают да слушают. Ну, наезжают порой дочка да сноха, сынoвья вдова. А вот теперь вы... Мне и радостно. На людях-то веселее.