Экипажи готовить надо
Шрифт:
– Не могу, викинг, понимаешь?
– крикнул через дверь: - Засветим.
Но когда Иван сказал о разговоре с Князевым, Юрий Павлович побрякал, постучал чем-то, повозился с засовом и вышел, жмурясь от яркого света.
Они присели на крылечке, и Иван рассказал все по порядку.
– Ну, заче-ем ты?
– гримаса недовольства пробежала по Юриному лицу.
– Зачем было вмешиваться не в свое дело?
– Юрий Павлович досадовал все больше: - Ну, чего ты хотел? Перевоспитать Васю и эту… Смешно же, викинг, ей-богу! Ты меня огорчаешь. Занимался бы своим делом и не брался за вещи, в которых не смыслишь.
– Может быть, и действительно не смыслю, - угрюмо сказал Иван, - но что Пинигина - это не мое дело, не согласен. Какой тогда я воспитатель, если бы махнул на девочку рукой. Я же не с подопытными кроликами работаю, а с людьми, с живыми людьми!
– Да, понимаю тебя!
– снова поморщился старший.
– Совесть твоя не могла, и прочее… Ох-хо-хо!
– вздохнул он и задумался на минуту.
– Ты соображаешь хоть, что замахнулся на святая святых Князева, на его "кудрявую жизнь"? Уколол его в самое нутро?
– Я вот поеду в город между сменами и расскажу об этой "кудрявой жизни" в парткоме или в горкоме. В конце концов, у Васи семья, и не малая, как я слышал.
– Что расскажешь? Что ты знаешь? Что у тебя есть? Слухи? Да жалобы этой девочки? Ох, как немного! А я уверен: об этой связи ползавода знает. Встревать только никому не хочется. Потому что люди умные, понимают, что такие вещи - темный лес. А может быть, у них любовь? А? У Васи с кастеляншей? Что ты на это скажешь? Любовь… И он ведь семью-то не бросил, детишек сиротами не оставил.
Снова задумался Юрий Павлович, нещадно потягивая сигарету.
Задумался и Иван. Да, логика у старшего железная. Он, Иван и сам теперь чувствует: не надо было вмешиваться, да, да… И Анна Петровна, которую обидел опять ни за что ни про что, выходит, была права. Но в памяти всплывало залитое слезами лицо Пинигиной… лицо его Марии Стюарт, и тут он готов был послать ко всем чертям и Юрину логику, и вообще всю логику… И чувствовал, что не под силу уже ему разбираться. Голова и нервы отказывались служить, подступало навязчивое ощущение нереальности всего происходящего. Видимо, мозг, не отдыхавший вторые сутки, забастовал, отказался четко анализировать окружающее. Видимо, какие-то центры, не дождавшись команды отключиться, погрузились в полудремоту…
– Ладно, - сказал наконец Юрий Павлович, посмотрев на часы.
– Я не могу больше, у меня там, наверное, растворилось. Ты иди отсыпайся, видок у тебя не ахти… - И, поднявшись с крыльца, потрогал Ивана за плечо:
– Иди. И сейчас же - в кровать. Бог не выдаст, никто, как говорится, не съест…
Иван, как только добрался до кровати, так сразу же и заснул, как провалился.
Глава 45
А Юрий Павлович взволнованно ходил взад-вперед по своей кинокаморке и думал, думал, думал. Он был уверен, что теперь-то Князев всё сделает, чтобы избавиться от викинга. Если Кувшинников беспокоил Васю всякими новшествами - это еще ничего, это еще терпимо, но сейчас… И случай с девчонкиной ногой как нельзя кстати, удачный момент, что и говорить. Давно Вася ждал, когда викинг споткнется. Дождался! И уж постарается нажать на все педали, всех своих прихлебателей мобилизует, чтобы устроить
"А ты?
– спрашивал сам себя Юрий Павлович.
– Сможешь ли ты себе простить, если этому парню устроят аутодафе? Сможешь ли потом смотреть ему в глаза? Себе в глаза?"
Юрий Павлович нервными потными руками достал из пачки новую сигарету, закурил и опять - по каморке: три шага туда, три обратно. И вспомнилось Юрию Павловичу, как однажды, еще студентом, был он на уборочной, возил с шофером хлеб от комбайна… Как-то ночью шофер подъехал к своему дому, сходил в ограду и вернулся с двумя ведрами. Нагреб, отнес, возвратился снова и наполнил ведра в другой раз.
– Государство не обеднеет, - глянув на него, Юру, сказал этот загорелый статный мужик.
А он-то, Юра, промолчал…
До сих пор перед глазами кривая усмешка, оскал зубов и зырк в его, Юрину, сторону, испытующий зырк: "А ну как этот студент заставит высыпать пшеницу обратно? Или в милицию побежит? "
А он-то, Юра? Как бы ему-то надо было по совести? Ему, который готовил себя к чему-то особому, ему, который жизнь собирался прожить не серую, не тихую, не как "черви слепые живут"? Ему, который чувствовал, что рожден для чего-то героического?
"Как же это, а?
– думал тогда он, лежа на теплой пшенице, шевелящейся под ним от движения машины по неровной дороге.
– Как же так, а?"
И чувствовал: то, что случилось, - далеко не пустяк, что он, Юра, на поверку-то совсем не тот, кем себя представлял, когда расхаживал по кабинету деда, взволнованный только что прочитанной книгой.
А потом… Сколько потом было случаев, когда надо схватить за руку, дать по морде, сказать человеку в глаза, что он сволочь, открыто выступить, изобличить!
"Так действуй же, черт побери! Ведь если ты и сейчас отсидишься в кустах - это уже непоправимо, это будет как приговор, окончательный и обжалованию не подлежащий!"
"Я, и только я могу дать Васе по мозгам! И я должен это сделать!
– тут Юрий Павлович сжимал голову руками и опускался на табуретку.
– Но ведь это означает: и себе - по мозгам? Ведь я не только свидетель, но и соучастник…"
"Какие могут быть сомнения? Какие могут быть колебания?
– Юрий Павлович вскакивает с табуретки.
– Что за малодушие проклятое? Что за трусливость? Что за мягкотелость сволочная! До каких пор!.. Да к дьяволу, к дьяволу! Надо спасти викинга, надо спасти дело, надо почувствовать себя человеком хоть раз в жизни! Надо торопиться! Я должен это сделать!"
Глава 46
Разбудил Ивана старший вожатый, не разбудил, а растолкал со словами:
– Вставайте, граф, готовьте вашу шпагу!
Иван почему-то решил, что теперь мертвый час, так как все мальчишки были в кроватях и спали, как один. Снова закрыл глаза, постарался вспомнить события последнего дня, но вспомнить почему-то ничего не мог… А вчера, вчера был побег Пинигиной, потом - кастелянша, Князев, Юра, Анна Петровна… И вдруг все это разом хлынуло в него: стыд за свою глупость, за то, что его "понесло", боль за Марию Стюарт, возмущение, тревога, неловкость перед Юрой, перед Анной Петровной, мысли - а что же теперь будет?.. И ему захотелось не открывать глаза, не просыпаться, не думать, не разбираться…