Ельцын в Аду
Шрифт:
– Кто такой Серго?
– поинтересовался Ельцин.
Ответа он не услышал: начался очередной приступ сталинских мук из-за того, что Александр Галич запел свою песню про Вождя:
– «Он один! А ему неможется,
И уходит окно во мглу...
Он считает шаги, и множится
Счет шагов – от угла к углу!
От угла до угла потерянно
Он шагает, как заводной!
Сто постелей ему постелено -
Не уснуть ему ни в одной.
По паркетному полу голому -
Шаг. И отдых. И снова шаг.
Ломит голову. Ломит голову
И противно гудит в ушах.
Будто кто-то струну басовую
Тронул пальцем – и канул прочь.
Что же делать ему в бессонную,
В одинокую эту ночь?
Вином упиться?
Позвать врача?
Но врач – убийца,
Вино – моча...
Вокруг потемки,
И спят давно
Друзья – подонки,
Друзья – говно!
На целом свете
Лишь сон и снег,
А он – в ответе
Один за всех!
И, как будто стирая оспины,
Вытирает он пот со лба:
Почему, почему, о Господи,
Так жестока к нему судьба?
То предательством, то потерею
Оглушают всю жизнь его!
«Что стоишь ты там, за портьерою?
Ты не бойся меня, Серго!
Эту комнату неказистую
Пусть твое озарит лицо.
Ты напой мне, Серго, грузинскую,
Ту, любимую мной, кацо!
Ту, что деды певали исстари,
Отправляясь в последний путь...
Спой, Серго, и забудь о выстреле,
Хоть на десять минут забудь!
Но полно, полно,
Молчи, не пой!
Ты предал подло -
И пес с тобой!
И пес со всеми -
Повзводно в тлен!
И все их семьи
До ста колен!»
Повсюду злоба,
Везде – враги!
Ледком озноба -
Шаги, шаги!..»
... Сталина власть и убийства сделали маниакально подозрительным. В разгар веселого ужина Вождь вдруг вставал и деловым шагом выходил из столовой в вестибюль. Оказавшись за порогом, он круто поворачивался и, стоя у прикрытой двери, напряженно и долго вслушивался: о чем без него говорят. Уловка не имела успеха. Все знали, что Сталин стоит за дверью и подслушивает.
Хозяин подозрительно всматривался во всякого, кто по каким-то причинам был задумчив и невесел. Почему он задумался? Что за этим кроется? Генсек требовал, чтобы все присутствующие были веселы, пели и даже танцевали, но только не задумывались. Положение было трудное, так как, кроме Микояна, никто из высших партбонз танцевать не умел, но, желая потрафить Хозяину, все пытались импровизировать.
Терзаемый страхами, Коба обычно ночь проводил за работой: просматривал бумаги, писал, читал. Перед тем как лечь спать, он подолгу стоял у окна: нет ли следов, не подходил ли кто-то чужой к дому? В последнюю зиму даже запрещал сгребать снег – на снегу скорее разглядишь следы.
Одержимый страхом, иногда ложился спать не раздеваясь. И всякий раз в другой комнате: то в спальне, то в библиотеке, то в столовой. Задавать вопросы никто не решался, поэтому ему стелили сразу в нескольких комнатах.
При выездах с дачи в Кремль и обратно он сам назначал маршрут движения и постоянно менял его.
Профессор Наумов: «Сталин существовал в мире уголовных преступников. Если он убивал, то почему же его не могли убить? Он и у себя на даче за столом не спешил чем-то угоститься. Каждое блюдо кто-нибудь должен был попробовать. Считалось, что это проявление заботы о госте.
В последние годы он у себя в комнате запирался изнутри. На его даче постоянно появлялись все новые запоры и задвижки. Вокруг столько охраны, а он боялся...»
Хрущев: «Я был свидетелем такого факта. Сталин пошел в туалет. А человек, который за ним буквально по пятам ходил, остался на месте. Сталин, выйдя из туалета, набросился при нас на этого человека и начал его распекать:
– «Почему Вы не выполняете своих обязанностей? Вы охраняете, так и должны охранять, а Вы тут сидите развалившись».
Тот оправдывался:
– «Товарищ Сталин, я же знаю, что там нет дверей. Вот тут есть дверь, так за нею как раз и стоит мой человек, который несет охрану».
Но Сталин ему грубо:
– «Вы со мной должны ходить».
Но ведь невероятно, чтобы тот ходил за ним в туалет. Значит, Сталин даже в туалет уже боялся зайти без охраны...»
Официальных заседаний бюро Президиума ЦК Сталин не проводил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал всех в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.
Хрущев: «После кино Сталин как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось «заседание», если так можно сказать...»
В машину со Сталиным обычно садились Берия и Маленков. Хрущев ехал вместе с Булганиным. Кавалькада вдруг меняла привычный маршрут и уходила куда-то в сторону. Радиосвязи между машинами не было, и Хрущев с Булганиным недоумевали.
Хрущев спрашивал потом тех, кто садился со Сталиным:
– «Чего вы петляли по переулкам?»
Они отвечали:
– «Ты нас не спрашивай. Не мы определяли маршрут. Сталин сам называл улицы. Он, видимо, имел при себе план Москвы, и когда выезжали, то говорил: повернуть туда, повернуть сюда, ехать так-то, выехать туда-то... Он даже охране заранее не говорил, как поедет, и всякий раз менял маршруты».
«Потом, - вспоминал Хрущев, - мы злословили между собой, когда приезжали на «ближнюю» дачу, что там в дверях и воротах усиливаются запоры. Появлялись всякие новые задвижки, затем чуть ли не сборно-разборные баррикады. Ну кто же может к Сталину зайти на дачу, когда там два забора, а между ними собаки бегают, проведена электрическая сигнализация и имеются прочие средства охраны?..»