Ельцын в Аду
Шрифт:
Страннее всего, что я, по их мнению, употреблял нередко свои архитектурные таланты также на возведение церквей и монастырей. Но, конечно, в этом случае я либо преследовал какие-либо свои тайные цели, либо был побуждаем волею, сильнейшею, нежели моя собственная. Так, мною были сделаны планы и другие рисунки для Кельнского и Ахенского соборов, а последний даже отчасти, если не весь, мною выстроен. В Англии считается постройкою Дьявола аббатство Кроулэнд. Я настолько горжусь своим зодческим талантом, что однажды вызвал анхангела Михаила, старого своего неприятеля, на состязание, кто возведет красивее церковь на горе Сен-Мишель в Нормандии. Архангел, как и следовало ждать, победил, но и я не ударил лицом, то бишь рылом, в грязь.
В результате всех этих людских придумок ни я, ни мои слуги совершенно не боимся находиться внутри христианских храмов!
Епархий, епископ альвернов, во времена короля Гильдеберта нашел однажды свою церковь полною демонов. И сам князь их, то есть я, восседал на епископском месте в мерзостном виде публичной девки!
Почему, кстати, мерзостном?! Ну, показал я народу срамные части — что тут такого? Дело обычное, например, для ельцинской России — не так ли, Борис? Ты ведь не стеснялся принародно и мочиться, и мокрые трусы выжимать?
Монах-летописец Цезарий, со справедливым возмущением к произведенному соблазну, рассказывал, как мои демоны ворвались в одну церковь стадом грязных хрюкающих свиней. Ельцин, сколько чиновников, соблазненные твоим примером, теперь просто ломятся в святые здания?!
Было и есть много «одержимых бесами» храмов. Не ошибся тот художник, который над порталом Собора Парижской Богоматери поместил статую Дьявола, опирающегося на парапет в удобной позе особы, которая совсем не стеснена тем, что забралась в место, для нее запретное, а, напротив, чувствует себя по-домашнему. Прав был и немецкий писатель Лессинг, по замыслу которого не оконченный им «Фауст» начинался собранием демонов в церкви. Напоминает прощание «новых русских» с застреленным «держателем общака».
В «Золотой легенде» американского поэта Лонгфелло Люцифер, одетый священником, входит в церковь, становится на колени, насмешливо удивляется, что домом божиим слывет такое темное и маленькое помещение, кладет несколько монет в церковную кружку, садится в исповедальню и исповедует князя Генриха, отпуская ему грехи с напутственным проклятием, а потом уходит дальше «по своим делам». В русских сказках черт нисколько не боится селиться в церкви и даже питается отпеваемыми в ней покойниками. Вот ведь придумали, падлы! Стану я жрать такую гадость! Мне души подавай!
Валаамский игумен Дамаскин любил рассказывать, как в молодости своей он видел Дьявола купающимся в водах святого пролива у самых стен скита, в котором юный Иоанн отбывал свое послушание. Это – правда. Однако он забыл добавить, что купался я голым в образе весьма аппетитной девахи. То-то он до старости этот случай запомнил!
Теперь о некоторых чертах внешности, мне приписываемых. Черный цвет ворона сделал его символом демона в католическом искусстве, особенно в архитектурных украшениях средневековых церквей. В его образе часто является бес. По святому Евкру, птица сия обозначает черную душу грешника, а святой Мелитон считает его моим символом. Это так и не так. Помимо сей птицы моими символами выступают и пес, и дракон, и летучая мышь, и змей, и вообще любое животное, которого люди боятся.
Еще одно заблуждение. Черта всегда почти изображают хромым – вследствие падения с неба. Это на самом деле – падение на меня мифа о хромом огненном божестве: скинутый эллинским Зевсом с Олимпа кузнец Гефест, скандинавский хитрован Локи. Русским крестьянам и монахам в Средневековье я частенько являлся под именем Анчутки Беспятого (с отшибленной пятою). Будучи хромым сам, я якобы ищу компаньонов по несчастью и потому обожаю портить ноги людям, мне вверяющимся или, наоборот, покушающимся на мои богатства (какие, кстати?!). Вообще-то я хромаю только, когда сам захочу.
Следует понять, наконец, что облик, в котором я являюсь людям, - всего лишь маскировка. На самом деле я обычно пребываю внутри человека! Средневековые монахи это знали – и постоянно плевали, чтобы выплевать как можно больше Дьявола, которого предполагали внутри себя. В «Откровениях» святой Бригитты говорится, что я сижу в сердце человека, как червь в яблоке; в детородных частях, как кормчий на корабле; между губ, как стрелок с натянутым луком. Таким образом, даже и у крещеных тело дает мне много приюта. Засев в нем, я сперва одолеваю его ленью, обжорством, сонливостью, а уже потом бросаюсь в душу. Вероятно, именно поэтому многих бесноватых легко излечивали не только молитвы и заклинания, но и хороший прием слабительного и диета или, напротив, улучшение в пище. Мужикам неплохо помогали клизмы, истеричным бабам – плетка. Впрочем, истинно благочестивые правоверы принимали эти средства как грубые, материальные и недостойные религиозного, а уж тем более святого человека. Аутодафе, виселица — куда лучшие лекарства для «одержимых бесом», хотя Христос лечил их словом...
Повторюсь: внешнее мое явление – всегда иллюзия! Чтобы опозорить святую Кунигунду, я однажды вышел из ее спальни в виде рыцаря. Приняв образ святого Сильвана, я волочился за одной девицею и нарочно дал поймать себя у нее в спальне под кроватью. Фома Кантипратийский видел однажды меня в образе монаха, который с нарочитою непристойностью обнажился, будто бы по естественной нужде. Когда святой окликнул бесстыдника, я тотчас изчез. Тот же Фома жаловался на бесов, которые компрометировали кельнское монашество, устраивая по ночам пляски на пригородных полях и одеваясь для этих балов в свои белые рясы.
Твоего генерального прокурора Скуратова и министра юстиции Ковалева скомпрометировали не кувыркавшиеся с ними путаны, а суккубы, принявшие облик шлюх. «Невинно обвиненные» чиновники зря не догадались на бесов сослаться... И полетели со своих высоких постов!
И, наконец, самое дурацкое представление обо мне и моих слугах. Одна страдающая галлюцинациями дама оделила демонов, на нее нападавших, странным именем «человекоживотных». Полная безвкусица!
– Но все же каковы Вы на самом деле? Красивы или безобразны?
– не побоялся проявить интерес какой-то художник.
– Народная демонология и в Средние века, и сейчас настойчиво желала и желает соединить красоту с понятием добра, а зло воплощает в отталкивающее уродство, либо, в виде снисхождения, презрительно одевает его искаженными формами смешного шутовства. Вообразить Сатану отвратительным требовали ненависть и страх ко мне, которые внушала и которых требовала церковь. Авторы житий, святых, сказочники, поэты, художники и скульпторы усердно тратили вдохновение и силы на изображение меня в самом гнусном виде и иногда преуспевали в сем настолько, что я выходил из терпения, находя, что это уж слишком. За подобный пасквильный портрет я даже столкнул одного художника с лесов, на которых тот работал. К счастью сего паршивца Мадонна, которую он незадолго пред тем написал совершеннейшею красавицей, протянула руку с картины и удержала его в воздухе. Несправедливо!